Моя революция. События 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства, революционера. Сборник
был глубоко прав, когда с самого детства не верил во все восхваляемые бредни об общинном владении и о «русском народном социализме»). Моментами замечаются вспышки нахальства, но тут же все входит в стародавние взаимоотношения «господ» и «простых». С другой стороны, хозяйство у Серебряковых в полном упадке и, разумеется, никакого морального авторитета такие помещики иметь не могут (и еще «барыня Зина всякую срамоту снимает»). От всего того пышного обилия, которое я еще застал в 1885 г., нет и помину. Нет ни своих овощей, недостаточно скота, ни фруктов. Нет кукурузы – этой главной приманки детского аппетита. А война к тому же продолжает свое дело разорения: из последних пяти дойных коров реквизировали трех, которые, вероятно, где-нибудь подыхают с голоду, а мясо их сгниет в «теплых холодильниках». Махинации с хлебом продолжаются вовсю. Запасы есть, но они служат только для каких-то закулисных сделок, а на рынок не выплывают. Сахара совсем нет. Свекольные поля остались без посадок. Это меня больше всего пугает, ибо ведь я без сладкого не могу жить.
<…>
<23 июня (10 июня) – 25 июня (12 июня)>
26 июня (13 июня). Вторник. Статьи мои – против закона о невывозе художественных произведений – не появились. Уж не интригует ли сам Горький, который, по-видимому, против? Петров-Водкин рассказывал, что на субботнем заседании Совета Горький как раз предложил обсудить этот закон. И нет сомнения, что эти ослы его оставят и что он пройдет благодаря П. Макарову и ему подобным. <…>
<27 июня (14 июня) – 8 июля (25 июня)>
9 июля (26 июня). Понедельник. <…> Написал статью о священниках на фронте. Какие-то угрызения совести, что вот критикую действия людей, которые как-никак служат своим убеждениям и делают добро в своем тесном кругу. Поэтому добавил маленькое послесловие. Но эти сомнения являются лишним свидетельством деморализации, которой болеет весь мир. Все они служат тем убеждениям, которые сами из страха перед всевозможными репрессиями юридического и общественного порядка в себе воспитали, и все утешаются своим маленьким добром, которое, однако, лишь помогает огромному злу и делает его безысходным. <…> <10 июля 27 июня) – 13 июля (30 июня)>
14 июля (1 июля). Суббота. Вспомнят ли, что сегодня начало войны? Пока что из реформ «во времени» проведено лишь передвижение времени на час вперед. Это, по-моему, из области той «передовой ерунды», на которую падки наши «государственные Кулибины». Во всяком случае, лавки открылись сегодня в обычный час. Рано утром разбудили безумные визги и завывания сирены. Я уж подумал, что цеппелин, но потом все стихло. <…>
Начал акварелью Петергофский каскад – стариннейшая затея, которую я все время откладывал и к которой нынче почувствовал влечение, быть может, из-за ощущения «обреченности» Петергофа. К сожалению, сколько ни искал, не мог найти все нужные для того материалы, кроме летних этюдов.
В 12 ч. поехал в редакцию «Новой жизни» для совещания о новом сатирическом журнале. <…>
Вечером пришли ко мне Аргутинский, Стип, Шейхель. Рассматривали