Апология Колумба (сборник). Лев Триб
вечерней трапезы рогалики с вишневым вареньем, мама стала упаковывать в кальку, а затем в газету, по привычке предварительно просматривая, чтобы не завернуть рогалик Хрущевым или, не дай бог, в старую газету со Сталиным. Заметив мой удивленный взгляд, мама сказала: – Левушка, это возьмешь с собой, угостишь ребят. Мама продолжила еще о чем говорить, но я не слышал, потому что в моей памяти мгновенно возникло окончание сна, виденного мной накануне врачебной комиссии, которое я тогда безуспешно пытался вспомнить. Не знакомая молодая красивая женщина, и как сейчас я заметил, в чем-то похожую на маму, явственно произнесла: – Левушка, прошу тебя, останься жив. В том сне эта просьба была обращена ко мне. Мне стало понятно, почему я тогда не запомнил имени, обращенному ко мне. Тот сон был зарисовкой драматического эпизода из моей прошлой жизни, в которой у меня было другое имя. Тотчас возник вопрос – возможно ли… Еще не успев для себя до конца сформулировать возникшее предположение, я прервал маму и, глядя ей прямо в глаза, пытаясь увидеть в них свое отображение, то которое видел тогда в глазах не знакомой женщины, попросил маму вспомнить: не произносила ли она, когда-нибудь, может быть и во сне фразу – Левушка, останься жив. Неожиданный вопрос и нетерпение прозвучавшее в моем голосе удивило всех, но более всего маму.
– Откуда ты знаешь? Ты же спал, я видела. Не ужели я разговаривала во сне, а мне казалось, что я спала.
– Мам ты не волнуйся. Вероятно, так и было и говорила ты не вслух, а во сне. Я потом объясню, как услышал тебя, но сначала ты должна рассказать, что ты видела или, что тебе приснилось той ночью. И вообще, пожалуйста, расскажи нам о себе, все, что помнишь, с самого детства. Стыдно сказать, но мы ничего, или почти ничего не знаем о тебе.
Перед такой просьбой, продолжение которой, сама заинтригованная, мама ожидала услышать от меня, и перед натиском моей сестренки, бурно поддержавшей меня, мама не могла устоять и начала рассказывать, часто останавливаясь, вспоминая или обдумывая то, о чем можно сказать, а о чем лучше промолчать. Будет лучше, если я сам перескажу ее рассказ, убрав из него паузы и не всегда стройные, не совсем логически построенные воспоминания, полностью простительные маме, учитывая ее волнение и возраст.
– В памяти маленькой Рахиль, так звали мою маму, остались смутные расплывчатые образы ее мамы, папы. Но лучше она запомнила своего дедушку, хотя и не помнила чьим папой он был. Тот день был последним и первым днем ее детства, который она запомнила, прежде чем ее втиснули в собачью конуру. Не запомнив черт лица никого из них, она отчетливо видела испуг на лицах маменьки и папочки. Видела подрагивающее лицо и трясущиеся руки своего старого дедушки, нашептывающего одну и ту же молитву, единственную, которую он помнил от начала и до конца: – Шма Израэль. Адонай элла эйну, Адонай эход… Папочка обреченно повторял: – что делать, что делать, я не знаю, не знаю… Мама казалась спокойней отца и дедушки, но и она, не выдержав крикнула: – хватит причитать. Никакой бог нам не поможет. В этот