Дорога домой. Андрей Бинев
растерянно обернулись назад, где в углу мышкой сидела маленькая, женщина лет тридцати пяти, с прыщавой кожей лица, сизыми, невыразительными глазками за толстенными линзами очков и бледно-розовыми, всегда дрожащими, словно в пароксизме начинающейся истерики, губами. Физкультурник по прозвищу «Три Николая» даже привстал, чтобы получше разглядеть эту хитрую подлую мышь, которая оказалась коварной крысой.
– Я?! – растерянно указала на свою плоскую грудь Любовь Антоновна и побледнела. Казалось, она вот-вот разрыдается и грохнется в обморок.
– Вы! Вам доверено! – твердо заключила Давлетбаева. Она очень не хотела оставлять вместо себя того, кто сделает всё возможное, чтобы затмить память о ней, а эта маленькая мышка, как бы ни тужилась, выше своего росточка никогда не прыгнет. И еще она предчувствовала острое наслаждение от ощущения того, как воспримет этот ее последний каприз стайка мелких, зубастых грызунов. Раиса Ринатовна любила доставлять себе необычные удовольствия.
– А как же вы, Раиса Ринатовна? Куда же вы? – запричитали все.
– А это пока секрет! Всему свое время!
– Э! – вдруг оправилась от первого шока Рукавишникова. – Я что же, теперь здесь сидеть буду?
В ее голосе как-то слишком быстро зазвучали нотки радостного возбуждения, что немедленно насторожило всех. К слову сказать, эта общая настороженность пробудила не сопротивление обстоятельствам, а скорейшее к ним приспособление. Суть ее состояла как раз в том, что исчерпывающе объясняло поведение нескольких поколений советских граждан: сопротивляться они разучились уже давно, а вот приспосабливаться, а, значит, так или иначе потворствовать развитию вредных и крайне опасных для жизнедеятельности национального организма обстоятельствам, умели и видели в этом единственный путь к спасению.
Хотя достаточно было лишь немного задуматься над механизмом работы этого процесса, и стало бы совершенно очевидно, что лозунг «свобода или смерть» куда более полезен для организма, нежели трусоватое «стерпится-слюбится». Потому что в таком случае еще, пожалуй, остается шанс выжить, а не мутировать в свою полную противоположность, выраженную уродством и слабостью. А это, как известно, природой никогда не поощряется и потому заводится ею же в зоологический тупик. Особь, вид исчезают, а, значит, исчезает и нация. Так что приспособляемость иной раз – дело крайне непродуктивное!
Но разбираться в этих философских хитросплетениях педагогический коллектив специнтерната не стал, потому что у него в этом не было ни малейшего опыта. Даже «Три Николая» немедленно уступил своим врожденным страхам и запрятал как можно глубже свои нереализованные амбиции.
– Чудесное решение! – первым воскликнул он и с тревогой впился в глаза «биологини» Рукавишниковой. – Лучше и не придумаешь! Вот ведь мудрость руководства! Вот ведь ход! Враги оторопели, я убежден!
Какие враги и почему оторопели оттого, что мелкую мышь назначили на хищный