Так любят люди. Андрей Максимов
попала, сразу убираться начала. Дура, да?
Вы не подумайте: у нас не сразу интимное началось. Мы ходили, разговаривали много… Я уже даже к нему домой приходила, обед готовила. Целовались только.
А потом я сама… Он же знает, что я замужем. Он не мог. Я понимаю. И сама поэтому, не сдержалась.
И вот теперь не понимаю, что делать.
Я не могу обманывать мужа, мне противно самой. Я столько за свою жизнь прочитала книг про измены… В каждой второй книге про любовь кто-нибудь кому-нибудь изменяет. Что в нашей классике, что в зарубежной. Но я даже не подозревала, что это так противно… Уйти от мужа? Я не представляю себе жизни без него. И потом, если дочери я еще смогу что-то объяснить, то сыну – нет. И тогда я останусь без сына.
Бросить Леонида я не могу. Не могу и все, понимаете? Как в тумане живу… Когда вижу его… Мы еще работаем вместе, видимся каждый день…
Тяжело. И прекрасно. Иногда ощущаю себя героиней какого-то романа: тяжело и прекрасно. Глупо как-то…
Не знаю, что делать.
– Когда не знаете, что делать, то и не надо ничего делать. Делать надо то, что хочется… А если ничего не хочется, тогда ничего и не надо…
– А как же мне жить? Так, что ли, и жить?
– Когда захотите жить по-другому, тогда и заживете. А пока – так.
– Тяжело так, понимаете? Очень тяжело…
– Понимаю… Но не знаю, как можно иначе… …Светлана появилась через полгода: у нее возникли проблемы в отношениях с сыном.
– А как с Леонидом у вас?
– Это была ошибка. Он оказался… Короче, не тем, кем казался. Бывает. Мы не будем про это говорить, хорошо? Я пришла поговорить про сына…
Она была явно недовольна моим вопросом.
Юлька попала в аварию: разбилась очень сильно.
Она то теряла сознание, то приходила в себя.
Но она дозвонилась мне.
Я умудрился ночью – ночью! – устроить ее в хорошую больницу.
Доктор сказал, что прогнозы самые печальные и что вообще непонятно, выживет она или нет.
Потом сказали, что выживет, но не будет ходить.
Потом сказали, что будет ходить на костылях.
Юлька лежала в каких-то распорках и казалась распятой.
Из-под белого гипса и белых простыней глядели ее огромные черные глаза.
В глазах застыл страх. Я всегда думал, что это такая дурацкая банальная метафора: как это страх может застыть? Он же не желе…
Оказалось, может. Застывший взгляд, полный ужаса. И – ничего другого в этих глазах.
Когда ей стало лучше, в глазах застыл вопрос. И так бывает, оказывается.
Вопрос был такой: «А ты меня не бросишь?»
К ней страшно было притронуться. Я целовал ее прямо в этот, застывший в глазах, вопрос.
Я не врал. Я знал, что теперь мы всегда будем вместе.
Я не отходил от ее кровати целыми днями – и когда врачи говорили: «Идите домой», и когда сестры гнали, и когда так хотелось спать, что я уже плохо понимал, где сон, а где реальность.
Мне казалось,