Желтая пыль. 18+. Алан Дар
с родителями, до того как поселился по соседству с нами Томас, а потому, кругозор его был гораздо шире моего, и воспоминания его были гораздо ярче и насыщеннее. Казалось, Томас был знатоком всего взрослого и недоступного. А еще он говорил, что Бог, скорее всего выдумка. Я, хоть и был мелким подонком, но вера в Бога, это вколоченная с самых пеленок мысль, казалась мне чем-то естественным, неоспоримым. Наверно, это и делало меня особенно мерзким. Когда неверующий грешит – он грешит по незнанию, по безбожию. Когда это делает человек верующий, намеренно, совершенно сознательно, становится очевидным, что этот человек редкостный ублюдок и подонок. Такой человек бывает особенно омерзительным. Прямо как я. Я всячески пытался раздражать своего Бога. Меня он выбешивал так, что если бы он обрел плоть, я бы накинулся на него с кулаками и бил до тех пор, пока один из нас не потерял бы сознания от боли или усталости. Нет, я не ненавидел его. Мне просто хотелось его позлить. Просто мне как-будто хотелось доказать, что я и без него что-то да значу, что я и без него – личность.
А потому, хоть меня и пугали, и возмущали слова и мысли Томаса, я всячески стремился подражать ему. Я ловил каждую его фразу, случайную или продуманную, каждую его богохульную шуточку, а потом тихо-тихо, преодолевая себя, произносил это, один, два, пять раз – до тех пор, пока эти слова не теряли смысл и не становились столь же пустыми и безобидными, как и молитвы, которые я читал.
Отцу не нравилась моя дружба с Томасом. А еще больше ему не нравились родители Томаса – такие легкие, простые, безразличные у негласным правилам нашего райончика, обитатели которого, почти все до единого, являются членами общины. Родителям Томаса не было никакого дела ни до общины, ни ее членов. Отец считал их безбожниками, а мать – развратными хиппи, и первое не исключало второе, и наоборот. Я до сих пор не пойму, почему именно хиппи. Возможно, дело было в длинных волосах папы Томаса.
Так вот, я слышал как отец распускал сплетни и плел интриги – он хотел, чтобы семья Томаса покинула наш район. Но после того, как родители Томаса навестили моих, в один из праздных субботних вечеров, все потуги моего отца прекратились. Я думаю они хорошенько припугнули отца и маман. Потому что этих добродетельных обывалов еще очень долго передергивало при упоминании прекрасного безбожного семейства.
Отец мой был страшным трусом. Как бы он ни пыжился, как бы он ни кочевряжился, как бы он ни выгибался – он был трусом. Даже если бы он голыми руками завалил стаю волков, он по прежнему оставался бы жалким трусом. Для того чтобы противостоять внешней опасности достаточно сумасбродства и удачи. Истинная же смелость требуется тогда, когда ты становишься лицом к лицу с самим собой, вскрываешь страшное и ужасное в себе, скидываешь маски и ширмы, обнажаешь самую суть себя и не морщась, отбросив брезгливость, принимаешь свое жалкое никчемное естество. Вот для этого нужна смелость. Принять,