Введение в философию. Фридрих Паульсен
небольшая часть бесконечной материи обнаруживает тот удивительный феномен как бы фосфоресцирования, который мы называем самосознанием или духовной жизнью, – короткое интермеццо, которое, каким бы великим и важным оно ни представлялось нам, для великого мирового целого есть просто незначительная случайность. Материя и движение суть действительное, и то странное переодевание, в котором выступает движение на одно мгновение, не имеет для мира никакого значения, – «короткая игра однодневной мухи над морем вечности и бесконечности»[21].
3. О практических выводах материализма
Разбору теоретической цены только что изложенного воззрения я предпошлю несколько общих замечаний.
Сначала одно слово о склонности материализма принимать духовное и смотреть на него с известного рода пренебрежением, как на незначительный и побочный результат процесса природы.
Я думаю, что как бы велика или мала ни была роль, которую играет во вселенной то, что мы называем духом, он при всех обстоятельствах остается для нас, людей, единственным, что непосредственно имеет для нас данность и значение; не будь его, весь мир сделался бы для нас ничтожным и безразличным. Вообразим себе мир без жизни и души, без ощущения и мышления, без духа и истории; пусть о нем нельзя будет сказать ничего, кроме того, что о нем говорят астрономия и физика. И вот допустим, что в него вступает теперь человек, ничего не знающий, но снабженный совершенным рассудком; к нему приходит в высшей степени совершенный астроном и начинает показывать ему весь мир, отдельные мировые тела, их массу и их движения, излагая до мельчайших подробностей физические и метеорологические явления на всех них: некоторое время такой человек, быть может, смотрел бы и слушал с интересом. Но если б астроном стал пускаться все в новые и новые мировые системы и рассматривать их подобным же образом, то слушатель потерял бы наконец терпение и спросил: «А к чему же все это? Что это значит?» И если б ему ответили на это: ни к чему, это сама действительность, и далее о ней нечего сказать, – то он, смутившись и разочаровавшись, отвернулся бы и сказал: «Ну, если это действительно все, что можно сообщить о мире, то с меня довольно, и я благодарю за дальнейшие старания». И материалистический философ поступил бы не иначе. И его интерес к миру связан, в конце концов, с тем, что в этом мире находятся те мозговые явления с их объективным рефлексом и что они соединяются в то поразительное явление, которое мы называем исторической жизнью. На практике, конечно, и он смотрит на вещи внешнего мира как на орудия и средства проявления духа; и для него тело есть орган и символ души; и для него все цели лежат в духовно-исторической жизни. Но даже и с чисто теоретической точки зрения дух составляет для него центральный пункт вещей; пусть он доказывает, что появление духа есть бесконечно малый момент в космическом развитии; не будь этого момента, – и мировые тела были бы для него не важнее песчинок, которыми
Л. Бюхнер: Сила и материя (Ludwig Buchner: Kraft und Stoff, 16 Aufl. 1888, стр. 239). На это сочинение все еще можно смотреть как на типичное изложение материалистического миросозерцания в нашей популярной философии, хотя сам автор и отклоняет обозначение своей точки зрения материализмом; и он до некоторой степени прав в этом, так как основные понятия его настолько неопределенны и разнохарактерны что их можно подвести под всякую метафизическую категорию. Как прочные пункты выступают лишь следующие: не существует Бога и никаких целей в природе, нет никакой особой «душевной субстанции с бессмертием и свободой. Пусть книга эта в философском отношении ничтожна, пусть способ изложения в ней неприятен, пусть неумелость в отвлеченном мышлении невыносима, – остается тем не менее тот факт, что с 1855 года она раскуплена и прочитана немецкой публикой в 16-ти изданиях, что она переведена на 13 иностранных языков и здесь тоже была раскуплена и прочитана в многочисленных изданиях. Она может поэтому во всяком случае претендовать на то, чтобы быть причисленной к самым характерным для второй половины нашего столетия явлениям; всякое время характеризуется ведь более теми книгами, которые оно читает, чем теми, которые оно пишет. В своей юности книга имела свой настоящей круг распространения среди образованного среднего класса, отпавшего от церкви и ее исповедания; теперь она давно проникла в низшие слои общества, она принадлежит теперь к инструментам странствующих проповедников социал-демократии. Если спросить, каким преимуществам обязана эта книга своим широким распространением и влиянием, то наталкиваешься на две вещи: она предлагает, во-первых, массу естественно-научных сведений, сообщаемых в популярной форме; во-вторых, она обнаруживает презрение к церкви, теологии и исповеданию. За первое читатель – вполне справедливо – благодарен, а второе завоевывает автору доверие и симпатию: он является как передовой боец в славной борьбе честныхлюдей против лжи, оглупения, рабства и бесправия. Факт, в высшей степени вызывающий на размышление всякого, в каком бы отношении ни стоял последний к церкви и религии. В тех же целях, чтобы вызвать на размышления, пригодно более позднее и не менее богатое успехом сочинение Макса Нордау: Die conventionellen Liigen der Kulturmenschheit (13 Aufl. 1889). И эта книга не выдается в каких бы то ни было отношениях – ни по содержанно, ни по форме; содержанием ее служит не что иное, как сотни раз повторявшееся уверение, что вся наша жизнь и мысль есть ложь. Но именно это-то обстоятельство и сделает ее когда-нибудь в грядущем, – надо надеяться, более счастливом грядущем, – так загадочной: откуда ее притягательная сила? Неужели она действительно выражала самосознание нашего времени?