Как убивали Бандеру. Михаил Любимов
застучали каблучки…
Петровский появился ровно в девять, огромная домна, пышущая огненным здоровьем, великолепно рыжий и намазанный тошнотворным «Кармен».
– Как провел вечер? – бросил дежурно, словно ему это совершенно было до фени.
– Немного проветрился в центре.
Правда, Петровский был уже прекрасно осведомлен обо всех передвижениях Богдана, за которым сразу же пустили три бригады наружного наблюдения, аккуратно фиксировавшие каждый шаг. Уже в архивы восточногерманской контрразведки была запущена бумага с просьбой установить личность дамы, далее следовали приблизительные описания.
Конечно, Петровский отметил про себя момент умолчания в легко брошенном «проветрился», однако он был многоопытен, циничен и разумен: весь мир врет или чего-то недоговаривает, человек по своей природе порочен, это касается даже самых надежных сотрудников разведки, и важно, чтобы плюсы перевешивали минусы…
– Вот фотография Бандеры. – Богдан увидел волевое лицо и массивный лысоватый череп (опять лысый!). – Через несколько дней он будет присутствовать на годовщине смерти полковника Коновальца, основателя движения. Его мы кокнули в Роттердаме перед войной, наш парень преподнес ему коробочку конфет, которая разнесла не только полковника, но и весь квартал. Вылетишь в Мюнхен, потолкаешься там среди самостийников. Будь осторожен: у Бандеры мощная служба безопасности – безпека. Посмотри, как двигается этот подонок, как жестикулирует, как поворачивает голову, короче, изучи свою мишень, полюби ее, в конце концов! – он хохотнул. – Ты же своего рода художник, который любит свою картину… Старайся не попадаться ему на глаза, не дай бог, он тебя запомнит.
В Мюнхене на него напала тоска, совершенно черная меланхолия. Как обычно, в башку лезла разная чепуха: муравьи, ползущие по его собственному телу, изогнутая бровь Инге, вдруг отделившаяся от лица и улетевшая в небо, надпись черным углем на подмосковном доме недалеко от стрельбища: «Весь мир – дерьмо, все бабы – шлюхи, а солнце – е…й фонарь».
На мюнхенском кладбище, где собрались человек сто националистов, налетела нервозность, и казалось, что все знают о его намерении убить Бандеру, и смотрят, и вот-вот укажут пальцем, и сам Степан Бандера, мрачный и торжественный, казалось, только и норовит высмотреть Богдана в толпе, впериться тяжелым взглядом ему в лоб и заорать оглушительным басом: «Взять его!»
Бандера говорил медленно, не дергался и не размахивал руками – это радовало: голова легко войдет, и остановится в прицеле, и сядет на мушку, а потом с нее свалится. Это не дерганый, никогда не стоявший на одном месте Лев Ребет, царство ему небесное!
Что смогут сделать телохранители? Заслонить? Не успеют, все будет сделано неожиданно и мгновенно. И смерть будет мгновенной. Как и жизнь.
В тот же вечер Сташинский вылетел в Берлин, прибыл поздно, неожиданно для самого себя купил букет махровых роз, хотел сменить костюм в клетку на костюм в полоску, но решил не терять время: взял такси, добрался до дома Инге, изучил список жильцов на доске с кнопками, подождал, пока кто-то