Идентичность. Леонид Подольский
много читал еврейские книги и русские иногда тоже, а когда бывал в Москве, всего два раза, обязательно ходил в еврейский театр. Каждый год дедушка читал в синагоге поминальный кадиш35 по бабушке, ходил к резнику, не ел свинину и хоть и не строго, но соблюдал субботу. Уважал традиции, но едва ли больше.
Тогда же мама назвала три причины, заставившие дедушку Мендла усомниться во Всевышнем. Первой причиной послужила бабушка Бейлэ. Она происходила из богатой семьи, но характер был у бабушки ангельский. Всегда улыбка на лице, никогда не перечила дедушке, умела сглаживать любые углы. Революцию она приняла смиренно; бедствовали, но она ни слова не проронила, ни слезинки, улыбкой остановила как-то петлюровский погром. Во время Гражданской войны влюбился в нее, было, горячий деникинский офицер, так она настолько деликатная была, что, не обидев, сумела установить дистанцию, и он только вздыхал. Этот офицер молоденький был, лет двадцати пяти, пылкий, но благородный, а бабушке уже за тридцать. Но она – настоящая дама. Бабушка очень образованная была, несколько лет училась в Швейцарии, знала немецкий, французский, итальянский, играла на пианино, пела… Он так влюбился, что через несколько лет после Гражданской войны, вызвав немалый переполох, пришло от него письмо. Из Сербии, кажется, или из Болгарии…
Так вот, умерла бабушка Бейлэ от рака в середине тридцатых. Еще пятидесяти ей не было. Соня совсем еще подросток, к тому же инвалид, плохо ходила после полиомиелита. Дедушка усердно молился, обращался за помощью к врачам и к цадику36, платил большие деньги – в то время у него еще были золотые царские рубли, – цадик возносил свои молитвы прямо к Богу, но Всевышний промолчал, не захотел помочь. И дедушка очень сильно обиделся.
Про бабушку Бейлэ Лёня не знал почти ничего. Слышал только, что у нее было богатое приданное: мейссенский сервиз, столовое серебро и много шелковых платьев, бабушка носила их всю жизнь, но и когда умерла, платья продолжали висеть в шкафу – так вот, после смерти бабушки все платья изъела моль. И серебро, и сервиз и, догадывался Лёня, много чего еще – все со временем исчезло.
От прежних счастливых лет у дедушки сохранилась лишь фотография в рамке, он часто доставал ее из какого-то тайного ящика, словно вытаскивал из другой жизни, подолгу рассматривал, плакал иногда и любил показывать Лёнциню: на фото дедушка был в дорогих туфлях из Италии, в элегантном черном костюме, с золотыми карманными часами – часы по-прежнему шли, не сбиваясь ни на секунду – и дедушка носил их на цепочке; бабушка же на той фотографии была в белом подвенечном платье с толстой золотой цепью и с диадемой в роскошных волосах. Только выглядели дедушка с бабушкой отчего-то не очень весело, а скорее растерянно, словно что-то могли предчувствовать в самом начале века.
И еще, совсем уже секретное – это Лёня узнал только через год с лишним после смерти папы, а умер папа вскоре после того, как советские танки, давя студентов, с лязгом проехали