Ум, честь и совесть. Анатолий Агарков
потопал домой, пеняя себе – на кой черт пудришь девчонке мозги? она ведь совсем не нужна тебе. К Любаше, что ль зайти? – так еще не суббота и родственники ее дома. Ну, при желании, конечно, можно что-нибудь придумать. Но не хотелось.
Что не хотелось – думать? любить? Боже мой! Неужто я утратил вкус халвы?
Приплелся домой с чернышевским вопросом – что делать? Если напиться, как следует, перестану думать. А именно сейчас мне особенно не хотелось думать. Время рыдать.
Посидел с родителями у телевизора. А когда они легли спать, достал из подпола бутылку водки, фотографии свадебные разложил и напился. Напился вусмерть.
Обычный подъем свой в 6—00 проспал и на пробежку не пошел. Поднявшись около 7-ми, попытался придумать, чтобы такого умного сказать родителям. Но ум отказался помогать – он еще спал. Все, на что хватило – сказать за завтраком: «Доброе утро».
Солнце еще не взошло, но было уже достаточно светло – до рассвета оставалось несколько минут. Я вышел на улицу, просыпаясь вместе с утром. Воздух по-зимнему холодил щеки, а от дыхания шел пар. Чувствовал себя так, словно бегал всю ночь.
Официально рабочий день в райкоме партии начинался с 9-ти, но аппаратчики в большинстве своем приходили в 8-мь. От нечего делать толпились у телевизора в коридоре второго этажа, обсуждая участниц аэробики, красующихся на экране.
Демина, проходя, ворчала:
– Мужики есть мужики.
А мужики гоготали.
Глядя на спортивных девушек в шортах и трико, старался ни о чем не думать, боясь, что, если позволю рассудку снова увести куда-нибудь, к вечеру опять напьюсь.
Наконец мой унылый вид стал объектом внимания Пал Иваныча.
– Ты напоминаешь разладившийся механизм, – сказал он. – Тебе нужен ремонт?
– Я не машина. Но каждый из нас, говорил Сальвадор Дали, имеет право на собственное сумасшествие.
– Этого мне только не хватало – сумасшедшие в отделе!
Облегчение. Странное дело, но сознание того, что шеф понимает – я в беде, принесло мне чувство неописуемого облегчения. Почему? Почему мне легче от сознания того, что все черте как? Потому что, если болен, меня можно вылечить. В том-то все дело. Если найдена проблема, ее можно решить. Если ее не знать, это значило бы, что все мои ощущения укладываются в норму, а значит – ничего с ними не поделаешь. Вряд ли я смог бы жить с этим дальше. Может, Пал Иваныч мне поможет.
– Жизнь – это искусство компромисса, – говорит шеф. – Надо ехать к твоей благоверной и договариваться. Разошлись? – ну и правильно: можно оценить происходящее в независимой обстановке. Ты вот оценил, что жить без нее не можешь. Не факт, что она думает иначе. Пришло время говорить.
– Когда мне можно ехать?
– Нам. Сегодня и рванем после работы. Говорить буду я.
Ну, что ж. Мы живем с Лялькой врозь уже третий год. Мне полагалось давным-давно забыть все это. Почему? Да потому что время лечит раны.
Только если относиться к ним серьезно – влез внутренний голос. – Подавление воспоминаний о пережитом – защитная