Новогодние и другие зимние рассказы русских писателей. Сборник
Бироне! Ну, служил, велика беда. Все тогда сервису искали у герцога… Ты ведь в политичных его маневрах тейльнаму (участия) никакого не принимал…
– Какой тейльнам! Я, как только смекнул про семеновские прожекты,[17] на параде с коня повалился и будто у меня большая маладия[18] приключилась; так и пролежал во всю суматоху. Да что ты станешь чинить, когда моему малёру[19] не поверили и учали следствие производить. Я догадался, чего им хочется; в отставку – и дня не задержали, абшид гонорабельный[20] прислали и паспорт на выезд от Татищева. Я опять догадался, скорее в деревню спрятался. Ты, Иван Иваныч, милитерного[21] нрава и обычая не знаешь; ты живописных дел мастер, а мы-то в чине поручика гвардии по всем дворцам ходили, всякое видели! Того и жди, подслушают, к Петру Ивановичу спровадят. Не о том теперь речь. Остановился я на почтовом дворе. Оно все-таки и почтовый двор, а все кабаком пахнет. Да и оставаться же там надолго непрезентабельно; и еще в какой грустный комераж[22] попадешь. Не знаешь ли квартеры, ранга к достатку моему конвенабельной…[23]
– И весьма знаю. У Ивана Ивановича Вешнякова.
– У тебя?
– У меня! И к тому же я теперь коллежскую асессорию имею, так и не стыдно будет…
– Поздравляю, душевно поздравляю… Ну а принципал твой, фон Растреллий?
– И он повышен. Уже теперь не фон, а де Растрелли.
– Вот как! Из немцев в французы…
– Перестаньте, Олександро Сергеевич! Переезжайте лучше ко мне, так наболтаемся еще вдоволь…
– Быть по-твоему. Все равно кому платить; а где же ты живешь?
– На самом юру… Изволишь видеть, за этим плацем на речке Мойке дома разбросаны; тут живут и коллежские, и статские советники, да и сам Его Превосходительство господин Шаргородский тут резиденцию имеет. Тут все равно что в Миллионной или в Морской. Конечно, на Невской першпективе или в другом месте можно за алтын жить, да ведь и я с тебя дорого не возьму. Тут все одна богатель, самая знатная чиновность живет. А дом мой – вон с зеленой крышей и с красными трубами…
– Ошибиться трудно. Ну, так и бери же ты моего сынишку, а я отправлюсь на почтовый двор. Прощай!
– До плезиру вас видеть!
Александр Сергеевич пошел к Миллионной, а Вешняков с подростком к куче домов, которые занимали весь квадрат между Мойкой, Невским проспектом и площадью. Тут было немало улиц и переулков; этот квадрат походил на немецкий городок вроде Вольмара. Строения большею частью деревянные; но чистота отделки и светлые окна свидетельствовали о достатке и значении жильцов. Вешняков постучался в калитку, залаяла собака, ключ щелкнул, и высокая женщина отворила калитку.
– Никого не было? – спросил Вешняков по-итальянски.
– Были, были: и синьор Валерьяни,[24] и Каравакк,[25] и Мартелли,[26] и Перизиното,[27] и Соловьев…[28]
– Бог с теми; а жаль, что Соловьев не обождал. Он, верно, приходил
Вероятно, имеется в виду Д. Соловьев, декоратор-монументалист.