Красный террор (сборник). Сергей Мельгунов
Но кое в чем и деникинцы ведь перещеголяли большевиков» (стр. 32).
И А.В. Пешехонов в пояснение рассказывал об ужасах виселиц в Ростове-на-Дону. Как убедится Пешехонов из этой книги, он и здесь ошибался – «перещеголять» большевиков никто не мог. Но не в этом дело. Как ослабляется наш моральный протест этими ненужными в данный момент оговорками! Как бесплоден становится этот протест в аспекте исторического беспристрастия!
Я не избегаю характеристики белого террора – ему будет посвящена третья часть моей работы. Я допускаю, что мы можем зарегистрировать здесь факты не менее ужасные, чем те, о которых говорит последующее повествование, ибо данные истории нам говорят, что белый террор всегда был ужаснее «красного», другими словами, реставрация несла с собою больше человеческих жертв, чем революция. Если признавать большевиков продолжателями революционной традиции, то придется признать и изменение этой традиционной исторической схемы. Нельзя пролить более человеческой крови, чем это сделали большевики; нельзя себе представить более циничной формы, чем та, в которую облечен большевистский террор. Это система, нашедшая своих идеологов; это система планомерного проведения в жизнь насилия, это такой открытый апофеоз убийства, как орудия власти, до которого не доходила еще никогда ни одна власть в мире. Это не эксцессы, которым можно найти в психологии гражданской войны то или иное объяснение.
Белый террор явление иного порядка – это прежде всего эксцессы на почве разнузданности власти и мести. Где и когда в актах правительственной политики и даже в публицистике этого лагеря вы найдете теоретическое обоснование террора, как системы власти? Где и когда звучали голоса с призывом к систематическим официальным убийствам? Где и когда это было в правительстве ген. Деникина, адмирала Колчака или барона Врангеля?
Моральный ужас террора, его разлагающее влияние на человеческую психику в конце концов не в отдельных убийствах, и даже не в количестве их, а именно в системе. Пусть «казацкие» и иные атаманы в Сибири, или на Дону, о которых так много говорили обвинители на лозаннском процессе и о которых любят говорить все сопоставляющие красный террор с белым, запечатлели свою деятельность кровавыми эксцессами часто даже над людьми неповинными. В своих замечательных показаниях перед «судом» адм. Колчак свидетельствовал, что он был бессилен в борьбе с явлением, получившим наименование «атаманщины».
Нет, слабость власти, эксцессы, даже классовая месть и… апофеоз террора – явления разных порядков. Вот почему, говоря о красном терроре, со спокойной совестью я мог в данный момент проходить мимо насилий эпохи белого террора24.
Если наша демократическая печать делает адм. Колчака ответственным за сибирскую реакцию, то кто же ответственен за то, что происходило и происходит ныне в России?
Максим Горький в брошюре «О русском крестьянстве» упрощенно ответил: «Жестокость форм революции я объясняю исключительной жестокостью русского