Смертная чаша. Дмитрий Володихин
и Сабуровыми в родстве, а оне у государя ныне в большой чести…
– Ты что городишь, выползень сущеглупый? – прервал его Кудеяр. – Мы с ним о прошлом годе крымцев у Зарайска порубили! Друг это мой набольший, куда он, туда и я!
Федор и бровью не повел. Четырьмя годами моложе, а вроде как младшего поучает!
Вот смотри-ка, – прищуривается, – мы земелькой не обижены. А сколько четвертей за твоим за князем Дмитрием пашенной землицы поместной да вотчинной? Сдается, небогаты Хворостинины…
Вот тебе и младенец! Вот тебе и девка! Как до прибытков семейных дело дойдет, так прямо клещ, не человек. Не собьешь.
– Помолчи-ка, Федя. Тут… такое дело. Не Димитрий свет Иваныч, так поставили бы батю нашего на правёж да и забили бы до смерти. А то бы и прямо в тюрьму вкинули на сором. Или меня. Или нас обоих…
Младшой только глаза выпучил – в толк не возьмет, какой еще сором, откуда бы? И тут Кудеяр разозлился и заорал:
– Да всё нога его! Из-за ноги отцовой страдаем! Что ты смотришь, бестолочь? Говорю же, не виноват я, нога распротреклятая виновата! Но-га!
– Ты с глузду съехал али бражки перебрал?
– Да бражка твоя! Из меня жбан такой бражки здравого рассужденья не выбьет! В общем, нога…
Брат молчал.
Кудеяр вздохнул с отвращением. Почему у подлеца всегда полно серебреца, а у до́бра молодца серебреца не водится? Опять вздохнул. Да что за волынка прямо!
И, набравшись покоя, заговорил дельно, без сердца:
– Поминал я, как мы о прошлом годе татар-то под Зарайском… изрядно положили… Ну… Послал меня Хворостинин на Москву, ко великому государю с грамоткой. А что в грамотке? Разгни и чти: маия в 21 день сошлися с крымскими людьми…
– …в ночи, и крымских людей побили… – глядя куда-то в сторону продолжил Федор.
– …и языки многие поимали… – добавил было Кудеяр, но сбился.
– …и полону много отполонили, – закончил за него брат.
– Что, уже рассказывал?
– По четвертому, почитай, разу-то…
– Ну не дунди как старая старуха! Может, и рассказывал, но дело-то славное, отчего бы лишний разок по нём не проехаться? Ладно. Доскакал я с грамоткой до Москвы да самому государю доложил, и за то он мне…
– …шапку соболью пожаловал, кою шапку я продул, с неведомыми шпынями в зернь играючи… – тихо завершил его повествование Федор.
– Молчи уже, не рви сердце, дурофей! Шапку я добрым людям подарил, не иначе. Допряма не помню. Но люди точно были добрые. И хватит об том! А по грамотке по той назначил великий государь ехать в полки с наградными деньгами отцу нашему, Щербине Васильевичу. Корабленики там золотые да португальские… целая казна. Воеводам и головам воинским, за славное их дело. Батя стонет: службу справлять надо, а сил нет: нога разболелася, никоторого сладу с ногой проклятой! Езжай, говорит, вместо меня. А я – ну как батю не почтить! Поехал с казною.
– Пропил?
Кудеяр досадливо потряс головой. Ну что еще Федя скажет? Бабьи у него ухватки, да и вопросы тоже бабьи. Не