Коновницыны в России и в изгнании. Отсутствует
Он похож на Керенского: военный френч, прическа ежиком, бритое лицо в прыщах. Неподвижные оловянные глаза, много говорит, пахнет от него аптекой, очевидно кокаинист.
Его помощник Данилов – это псевдоним, его настоящая фамилия Блохин и он уголовный. У него красное лицо, рыжие волосы и маленькие злые, налитые глаза. Он носит офицерский строевой китель, походные ремни, через плечо, револьвер в кобуре и кортик. На голове белая папаха с красной звездой. От него пахнет самогоном. Последний член тройки Трофимов, рабочий Путиловского завода. На правой руке у него недостает указательного пальца. Под ногтями грязь. Он носит затасканную солдатскую шинель и засаленную от грязи папаху. Он говорит односложно и от него пахнет кислой капустой.
В прихожей вместе с другими красноармейцами сидит мальчик лет 12-ти с карабином в руках. Говорят, он участвует в расстрелах и чекисты его ценят.
На мои вопросы, в каком положении дело отца и брата, они мне ничего не отвечают, и я перестаю задавать бесполезные вопросы.
Отцу 65 лет, он страшно исхудал. С ним постоянно Евангелие, он осознает, что его не оставят живым; иногда вспыхивает надежда… Его удалось перевести в больницу. У дверей палаты сидит караульный с винтовкой. С отцом в комнате лежит белый партизан, раненный в ногу и взятый в плен. Ему уже сообщён приговор – расстрел, когда рана заживет. Рана долго не заживает, он её растравливает.
С братом иногда разговариваю через решётку тюремного окна, если часовой позволяет. Это окно выходит на улицу.
Был вечер, в больнице у дверей, сидя на табуретке, дремал красноармеец.
«Я видел странный сон» – говорит отец, лежа в плохо проветриваемой палате на грязных простынях с папиросой, скрученной из оберточной бумаги. – «Я пришел на станционный буфет во время остановки поезда. Был полумрак. Подхожу к стойке, хочу закусить. Вижу, стоит покойный брат Мануша, а на блюдах лежат человеческие ноги».
Тридцатое января (старого стиля), сильный мороз, но солнце светит ярко. Я отправился, как обычно, около 11 часов в город и был очень удивлен, когда в ЧК мне предложили свидание с отцом. В больнице мне сказали, что сегодня неожиданно отца отправляют обратно в тюрьму.
Последнее свидание продолжалось минут 20 в тюремном дворе. Отца поместили в одиночную камеру, и он знал, что это его последние часы. «Ze dernin Jour d”un condamne», – сказал он, – «звери, что они со стариком делают».
Прощаясь, отец меня благословил в последний раз. Тюремный сторож всё время торопил.
Из тюрьмы я отправился к нашим городским знакомым, они встречались с комиссаром Никитиным. Меня там успокоили, сказав, что этой ночью ничего не будет, так как вышел декрет: все расстрелы должны быть санкционированы в Петрограде.
Успокоенный, я поздно вечером отправился домой. Сильный мороз, снег скрипит под ногами… Ночь… Ярко горят звёзды… Город давно позади… Кругом лес… Ни живой души… Над лесом на небе появился свет… Наверное пожар… Свет становится ярче, появляются лучи, они медленно передвигаются и окрашиваются