Походы и кони. С. И. Мамонтов
делается по правилам. Теперь они больше стрелять не будут и не стреляют вбок, где толпятся любопытные. Мы бы стреляли без правил и, наверное, нанесли бы поражения, а у нас по немецким правилам поражений нет.
Батарея выглядела ужасно. Все перерыто кругом. Три орудия получили прямые попадания, одна пушка перевернута. Один ствол был как отрезан, у другой исковеркан лафет, у третьей колесо. Бомба попала в склад снарядов, но они не детонировали, как бы им полагалось, а их разбросало как кегли.
Меня очень удивило, когда после осмотра Воинов доложил по телефону Коленковскому, что повреждения незначительны. Тут же привели все в порядок. Из трех попорченных орудий составили одно годное, а семиорудийную батарею перевезли ночью на заранее выбранную позицию. Батареи были восьмиорудийные, что было много удобней.
При перемене позиции батареи нужно было ее пристрелять по различным целям. Этим занялся Коленковский и брал меня с собой, чтобы научить. У батареи было три наблюдательных пункта во второй линии окопов. Мы следили за тем, чтобы австрийцы их не обнаружили. Ходили только по окопу и никогда днем в этом месте из окопа не показывались. Там были две землянки: малая для офицеров и большая для телефонистов. Обыкновенно офицеры дежурили на наблюдательном пункте посуточно. Мы пошли на наш главный наблюдательный пункт против излучины реки, где окопы ее пересекали. Были две великолепные цейсовские трубы. Коленковский пользовался одной, я смотрел в другую.
Он пристрелял несколько целей, которые под номерами записывались на батарее. Так что достаточно было приказать на батарею: «Цель номер такой-то. Огонь!», и цель обстреливалась даже ночью.
Перед самой темнотой Коленковский вдруг вспомнил, что не пристрелял перешеек. Он выпустил несколько шрапнелей и скомандовал «отбой».
Ночевали мы в блиндаже.
За час до рассвета вдруг все австрийские батареи заговорили разом. В телефон все орали – никакого толку добиться было нельзя. Наконец пехота нам сообщила, что немцы вышли из окопов на перешейке.
Немцы?! – удивился Коленковский. – Хорошо, что мы вчера пристреляли перешеек. – И он приказал вести редкий огонь по перешейку. Почему редкий? – волновался я. Темно же, ничего не видно. А стрелять в белый свет не рекомендуется. Я стреляю только, чтобы поддержать мораль наших в окопах. А вспышки выстрелов не выдадут положение батареи? – я хотел все знать. Нет. Вся австрийская артиллерия стреляет и невозможно отличить вспышки от разрывов.
Противник стрелял по окопам и по резервам. Ни наблюдательного пункта, ни батареи он не обнаружил. Так что мы могли стрелять спокойно.
Спокойствие Коленковского передалось и мне, и солдатам-телефонистам. А кругом царила паника. Наконец стало светать. Коленковский припал к трубе.
Действительно немцы. Вы их видите?
Я таращил глаза, но ничего не видел. Ну как же, на перешейке. Хорошо идут, не стреляют.
Я все же не видел. Вот, на фоне низкого разрыва две фигуры. Ах, вижу.
Стало