Он говорит. Владимир Березин
греческий народный танец, 9 % бурые водоросли, из которых добывается йод, 3 % ответили правильно»[2].
С социальным полом происходит примерно тоже – понятие гендера широко, а попыток его сузить мало. Даже разговоры о границе гендерных проблем идеально предваряются фразой «Интуитивно понятно, что…».
Однажды я придумал простой вопрос о гендере в экзаменационных билетах. У меня не хватало тем, чтобы их заполнить, и во второй строчке одного из билетов я поставил просто слово «гендер».
Этот билет вытянул один неплохой молодой человек.
Он прочитал вслух в меру короткое слово, набрал воздуху в лёгкие, и начал:
– Гендер был видным немецким учёным восемнадцатого века, занимавшимся связью между природой и культурным развитием рода человеческого…
– Ну, – ответил я, – Мир велик и удивителен – тем, что он постоянен.
И рассказал присутствовавшим историю про фаблио».
Он говорит: «У меня была такая история (не помню, рассказывал ли вам). Она была про то, как я пришёл как-то к профессору Понижевскому, а у него сидели казаки. Казаков этих я не любил, потому что они были ряженые, а у одного висела на груди самопальная медаль про Линц. В австрийском городе Линце тех казаков, что воевали на стороне немцев, передали Красной Армии.
Ну, казаков это изрядно огорчило. А нынешние, в память об этом огорчении, наделали крестов.
Да только мои-то старики воевали на другой стороне.
Поэтому у меня к ним было ещё классовое чутьё.
Но только у нас была в знакомых красивая женщина, что с казаками этими якшалась.
А когда жизнь на закат поворачивает, то уж разбрасываться такими знакомствами не след.
И вот казаки приходили в гости – иногда вовсе без женщин.
Ну и в какой-то момент запели. Профессор наш любил петь, и одна красивая женщина говорила, что ад представляется в виде тысяч поющих профессоров. Запел он дурно – про то, как ехали на бричке, пострелять проклятых москалей. Всё это было ужасно, и происходило в каком-то гробовом молчании.
Понижевский пел это вдохновенно, жестикулируя и не попадая ни в одну из нот.
Казаки помолчали, а потом запели.
Были они как-то худосочны, пели несильными надтреснутыми голосами, да только всё про то, как степь нагрета солнцем, про то, что отец ушёл воевать турок, и не вернётся более.
Профессор замычал, да стих. А я чуть не заплакал, и казаков тех едва не простил – за фальшивые кресты и чужие мундиры. Даже за атамана Краснова с фон Панвицем.
Песня – это ведь молитва.
А уж если человек молится по-настоящему, то что нам за дело до их жестяных сабель, что им со смехом гнули менты при задержании».
Он говорит: «А я собак люблю. Ну, это вы помните, такая расхожая фраза, что чем больше узнаёшь людей, тем больше любишь собак.
Нет, это только фраза.
Но вопрос в том, кто заменим, а кто нет.
У многих людей есть иллюзия, что собаки заменимы.
Помер пёс,