Ночные легенды (сборник). Джон Коннолли
этом аудиенция закончилась.
Назавтра в Брэйтон прибыла моя замена: молодой человек, которого звали мистер Дин, еще со звоном в ушах от инструкций своих наставников. После часа, проведенного в палатах, он удалился в уборную. Когда он оттуда наконец возвратился, лицо его заметно побледнело, а рот он то и дело отирал носовым платком.
– Ничего, привыкнете, – подбодрил я его, хотя было понятно, что этого с ним не произойдет. Как, по совести, не произошло и со мной.
Интересно, через какое время епископ будет вынужден заменить самого мистера Дина.
Поездом я прибыл в Эванстоу. Здесь меня поджидал организованный епископом автомобиль, на котором я и добрался до Четуин-Дарк, в десятке миль к западу. У входа в сад мистера Фелла шофер небрежно со мной распрощался. Накрапывал дождь, и на дорожке к дому священника я ощущал солоноватый запах близкого моря. В отдалении постепенно угасало гудение автомобиля, едущего обратно в Эванстоу. За садом священника еще одна дорожка из плитняка вела к самой церкви, ясно различимой на фоне вечернего неба. Она стояла не посреди деревни, а в полумиле за ней, и вблизи к ней не прилегало никаких строений. Когда-то эта церковка была католической, но во времена Генриха VIII впала в немилость и лишь потом возродилась в новой вере. Небольшая, почти примитивная с виду, она по-прежнему хранила в себе что-то римское.
В глубине дома горел свет, однако на мой стук никто не открыл. Тогда я тронул дверь – та приоткрылась легко, открывая взору деревянный коридор, ведущий прямиком на кухню, а оттуда пролет лестницы вел направо, с поворотом налево в гостиную.
– Мистер Фелл? – окликнул я, но ответа не последовало.
На кухонном столе лежал накрытый льняной салфеткой хлеб, а рядом с ним стоял кувшин с пахтой. Обе комнаты вверху пустовали. Одна была опрятна, с заботливо сложенными одеялами в ногах недавно заправленной постели, в другой же были раскиданы одежда и объедки. Простыни на кровати стирались бог весть когда, и от них припахивало немытым стариковским телом. Окна были в паутине, а на полу в углах виднелись зернышки мышиного помета.
Однако внимание мое привлек письменный стол, поскольку именно он и то, что на нем лежало, некоторое время составляло для мистера Фелла главный интерес. Убрав со стула нестиранную, в пятнах рубашку, я сел и стал изучать то, что было на столешнице. В обычных обстоятельствах я не дерзнул бы вот так бесцеремонно вторгаться в приватный мир другого человека, но мой долг значился перед епископом, а не перед мистером Феллом. Его дело было уже проиграно. И я не хотел, чтобы мое последовало той же дорогой.
Три старых манускрипта, столь пожелтелые и ветхие, что написанное на них выцвело почти полностью; при этом среди общей бумажной неразберихи они занимали почетное место по центру. Они были на латыни, но шрифт был вовсе не витиеватым, а аккуратным и строгим – можно сказать, почти деловым. В конце, рядом с неразборчивой подписью, виднелось несколько более темное пятно. Походило оно на старую, высохшую