Это моя работа. Любовь, жизнь и война сквозь объектив фотокамеры. Линси Аддарио
звали его Тетушкой Дакс, потому что он ходил в женской одежде и с гордостью носил боа из перьев.
Летом родители пригласили двух диджеев с Лонг-Айленда, чтобы те крутили нам записи Донны Саммер и Bee Gees. Вокруг бассейна постоянно стояли закуски, «Кровавая Мэри» и бутылки с вином. Метаквалон, марихуана и кокаин считались в порядке вещей. А хмурый дядя Фил иногда надевал свадебное платье, чтобы разыграть церемонию на лужайке. Никто не собирался уезжать. И это никогда не казалось мне странным – так был устроен наш дом.
Нас было четыре сестры – Лорен, Лайза, Лесли и я. Разница в возрасте между каждой была два-три года. Я была младшей, и обо мне заботилась наша обожаемая няня-ямайка Дафна. Она всегда защищала меня, когда Лайза и Лесли пытались меня побить или приклеивали мне к носу бумажки. Наш дом был суматошным и веселым. Обычно по двору бегали 10–15 девочек-подростков. Вредная еда никогда не переводилась на кухне. То и дело кто-то плюхался в бассейн, а мокрые полотенца и купальники валялись повсюду. Вся улица слышала наш визг, когда мы носились по лужайке в купальниках, натирали друг друга маслом для загара и катались с большой голубой горки.
Мои родители были людьми счастливыми и веселыми. Я никогда не слышала, чтобы они повышали голос, особенно друг на друга. Высокий, широкоплечий отец всегда называл маму «куколкой». А она вечно с кем-то дружила и брала под свое покровительство. Мы и шагу не могли сделать по главной улице Вестпорта, чтобы кто-нибудь из ее клиентов не останавливал нас, глядя нам прямо в глаза, словно мы должны были знать, кто эти люди.
– Вы так выросли, – говорили они и указывали на собственные колени. – Мы видели вас, когда вы были вот такими…
По рассказам мамы, весь Вестпорт наблюдал за моим взрослением. Каждый день кто-нибудь говорил мне, какая за-а-а-амечательная у меня мама.
Отец был спокойным интровертом. Но если его удавалось разговорить, он мог часами разговаривать с одним человеком. Большую часть времени он проводил в своем розовом саду – сто кустов, более двадцати пяти сортов! – или в оранжерее, где росли папоротники, стрелиции, жасмин, камелии, гардении и орхидеи. Когда мне нужно было его найти, я шла по длинному шлангу к лужам, собиравшимся в желобах кирпичного пола оранжереи.
Я никогда не понимала, сколько труда требуют его цветы, потому что рядом с ними он был так счастлив. В салоне он работал десять часов, а перед этим несколько часов проводил в оранжерее, ухаживая за растениями, словно каждое из них было маленьким ребенком. Наблюдая за ним, я пыталась понять, чем они привлекают его. Он водил меня между гигантскими кадками и горшками и показывал миниатюрное мандариновое деревце, усыпанное плодами, или орхидею, выросшую из заказанных в Азии и Южной Америке саженцев. Орхидеи росли на кусках коры, словно в родных джунглях.
– Это Strelitzia reginae, или райская птица, – говорил папа. – А это Gelsemium sempervirens, каролинский жасмин… А вот это орхидея-башмачок, Paphiopedilum fairrieanum.
Названия были длинными и непонятными – бесконечный поток гласных и согласных. Меня поражало