Сиреневый бульвар. Московский роман. Владимир Шмелев
не слыша и не видя, продолжала сокрушаться и плакать. Другая женщина, ругавшая ее, та, что в красном берете, с сединой, поняла всю бесполезность что-либо доказывать.
– Каждый себе на уме, – рассуждал мужчина, теребя рукой то ручку портфеля, то делая какие-то нетерпеливые движения палкой.
«Что-то заждались мы транспорта», – хотел он посетовать, но не стал говорить вслух, посчитав это лишним.
Он знал, казалось, всё, что происходит вокруг, не иначе, как бывший сотрудник КГБ. Лицо его предельно спокойное, сосредоточенное на какой-то мысли, наверняка, глобальной. Он понимал, несмотря на трудности, как и прежде, Россия выстоит.
Не все стоявшие на остановке, ожидавшие троллейбус, готовы были шагнуть через лужи, стряхнув с себя каждодневные заботы, колоннами демонстрировать свое несогласие с социальным неравенством. Я присмотрелся: в большинстве своем, пожилые люди, пенсионеры, им не до этого, как бы выжить – одна забота.
Когда приглядывался, среди стоящих под крышей стеклянного павильона, не сразу заметил Софью Федоровну, давнюю и близкую подругу моей покойной тещи, Анны Николаевны. Женщина лет семидесяти пяти, ухоженная, со вкусом одетая, резкая и прямодушная, говорившая откровенно то, что думала. Взгляд ее, всегда цепкий, все замечающий, по ее словам, настроенный, как геодезический прибор.
– Мы – геодезисты, с особым зрением, должны видеть широко, далеко.
Она в силу своей профессии не только хорошо ориентировалась на местности, но также прекрасно разбиралась в людях и взяла себе за правило – не делать поспешных выводов. Вырастила двух детей, сына и дочь, двоих внучек, что вот-вот должны выйти замуж. Олечка и Юля, обе окончили МГУ, чем бабушка очень гордилась. Сын Андрей – известный архитектор, работает в Германии, дочь Таня – библиотекарь, сейчас педагог в детском доме. Муж, Анатолий Сергеевич, умер два дня назад.
Опутанная своими тягостными заботами, Софья Федоровна ничего не замечала вокруг. Молча подошел к ней, погруженной в печальные мысли, обнял и поцеловал, прижав к себе.
– Это ты, Володя? – ей достаточно было мельком взглянуть, чтобы узнать, тихо заплакала у меня на груди. – Ты все знаешь? – спросила она, – Вера тебе сказала? Я ей звонила. Не стало Толи, мы только отметили золотую свадьбу. Через несколько дней у него день рождения. Было бы восемьдесят пять лет.
Она говорила и плакала, вокруг переглядывались люди, я подыскивал слова утешения, потом вдруг сказал:
– Не слезы нужны, а залповый салют, он сражался за Родину до последнего…
Софья Федоровна не поняла моего оптимизма, напротив, она изобразила недоумение. Моя патетика ее явно раздражала, а может быть, и злила.
Я помню, как-то при разговоре, она резко заметила, когда расписывал прелести нашей дачи и Верочкиного цветника.
«Мне вензелями не надо, все эти завитушки в разговоре ни к чему. Приглашай, приеду, сама увижу. Как говорится, удостоверюсь. Ты, Володя, не обижайся, знаешь, мы люди простые, все говорим прямо в глаза. А эти твои