Спартак. Том 2. Рафаэлло Джованьоли
уже клонилось к западу. По натуре склонный к задумчивости и мечтательности, Спартак, проводив своих гостей, еще долго стоял у входа в палатку. Он окинул взором огромный лагерь гладиаторов и залюбовался закатом.
В голове его бродили разные мысли: он думал о могуществе волшебного слова «свобода», которое менее чем за один год подняло на борьбу пятьдесят тысяч угнетенных, лишенных всех прав, всякого будущего, всякой надежды, огрубевших от своего униженного состояния, утративших человеческий облик. Слово «свобода» подняло их, сделало лучшими солдатами в мире, вселило в их души беззаветную храбрость, самоотверженность, сознание своего достоинства. Спартак думал о чудесном, магическом свойстве этого слова – оно превратило его, бедного, презренного гладиатора, в отважного, грозного для врагов вождя доблестного войска. Оно так закалило его волю, что он смог победить в себе все страсти, даже то всеобъемлющее и великое чувство, что соединяло его с Валерией, – он любил ее в тысячу раз более, чем самого себя, но не сильнее того святого дела, которому посвятил всю свою жизнь. Валерия! Эта благородная женщина бросила вызов всем предрассудкам своей касты, пренебрегла своей знатностью, обрекла себя на презрение сограждан и ненависть родных; в порыве непобедимой любви она отдала ему свое сердце, свою любовь, все свое существо!
Полюбив его, Валерия навсегда отказалась от всякой надежды на блестящее будущее, а может быть, и на счастье, ибо Спартак не обманывался и понимал, что, если даже он будет и в дальнейшем одерживать победы над римскими легионами и останется жив и невредим вопреки опасностям, которые еще долго будут угрожать ему, если даже он достигнет поставленной себе цели и закрепит победу при помощи почетного мира, самым счастливым будущим для него окажется возможность укрыться от ненависти. А там Валерия, властительница его мыслей и чувств, будет обречена на жизнь в бедности и безвестности. А разве вынесет это испытание римская матрона, рожденная в богатстве, привыкшая к пышности и роскоши, принадлежащая к самому избранному кругу патрицианских семейств?
Отдавшись таким размышлениям, вождь гладиаторов почувствовал, что сердце его ноет от непривычной тоски; стойкий, непоколебимый воин пал духом. Он думал о том, что, может быть, больше никогда не увидит Валерию, не увидит Постумию… У него как-то странно сжалось горло, и, проведя рукой по глазам, он заметил, что она стала мокрой от слез, которые лились незаметно для него. Рассердившись на себя за такую слабость, простительную только женщинам, он опомнился и быстро зашагал по направлению к ближайшему квесторию[9]. Все так же в волнении он пересек квесторий и отправился в обширную и пустынную часть лагеря, находившуюся, как и у римлян, в стороне от претория, квестория и Форума; это место, тянувшееся до декуманских ворот, предназначалось для палаток союзников и случайных подкреплений.
В обширном лагере под Нолой на этом месте сооружались палатки для гладиаторов и рабов, бежавших от своих господ в лагерь восставших, –
Так называлось место, предназначенное для квестора (войскового интенданта и казначея) и интендантских складов, близ палатки главнокомандующего. (