Аргентина. Крабат. Андрей Валентинов
сами собой двигаются.
– Verfickte!..
– Да прекрати, уши вянут!
– Э-э-э… Gloria in excelsis Deo et in terra pax homínibus bonae voluntatis!..[20] Могу даже спеть, хочешь? Тони, а они там, на почте, ничего не перепутали? Триста марок?!
– Не перепутали. Имя и фамилия мои, адрес верный. А в скобочках, ради полной ясности: «Норванд».
– Где ты ясность видишь? «Ингрид фон Ашберг-Лаутеншлагер Бернсторф цу Андлау». Это сколько же благодетелей – двое или пятеро? Мой бог, триста марок! Мы же теперь двенадцатизубые кошки можем прикупить! Последний писк! И рюкзаки новые, и ботинки с шипами, и…[21]
– Двенадцатизубые брать не будем, тяжелые они, десятизубыми обойдемся. Главное – отпуск! Этот твой Нойнер за полсотни – устроит? Чтобы и подпись, и печать?
– Нойнер? За полсотни марок? Не то слово! Значит что, Тони, рвем когти?
– Понимаешь, на что идем? Начальство все равно нас раскусит. Или трибунал – или пропасть на Эйгере…
– Или отпуск в Судетах. Или – мы на Стене! Первые, самые первые!.. Решайся, Тони!.. «Мы разбивались в дым, и поднимались вновь, и каждый верил: так и надо жить!..»[22] Ну!..
«Я-а ста-а-арый профе-е-ессор!»
Нет, не старый. И не профессор. Горбиться не надо, шаркать ногами – тоже. Доктор Эшке – не старый, просто дурной, как и вся ученая публика. Intelligent v galoshah.
Взгляд в зеркало… Плечи… Подбородок. Уже лучше.
Зафиксировали!
Где добрые немцы могут увидеть филолога-германиста? Не на улице же, не на рынке. Разве что в кино – и наверняка в комедии. Экает, бекает и несет чушь, причем пополам с непонятными словами. «Аффикс», «веляризация», «вокализация», «безаффиксный способ словообразования». И еще «гаплология». Хватит? Да за глаза!
Зафиксировали!
Зеркало осталось довольно, почтенный доктор – тоже. Теперь можно и прогуляться. Старомодный костюм размером на номер больше (левый карман отчего-то оттопырен), на носу – очки в роговой оправе, шляпа, тяжелая, черная… Зонтик, тоже черный и тоже изрядного веса…
Для чего зонтик, если на улице – ясный день, а на небе – ни облачка? А если тучи набегут? Как бы чего не вышло! Как это будет по-русски?
Вспомнил, повторил вслух, затем еще раз, поймав неуловимый звук «ch». Остался доволен – не забыл еще!
Guljaem!..
Русский устный учился легко – эмигрантов из страшной Bol’shevizija в Шанхае можно было встретить всюду. Помог и родной сорбский. Пусть и не очень похож, но все-таки ближе, чем немецкое «кляйне-швайне». То, что в детстве они пели с мамой: «Slodka mlodost’, zlotyj chas!» Разве нужен переводчик? Тут «pesma», там – «песня».
Правда, по-русски «Domovina» – не «Родина», а нечто иное совсем… Не страшно, «домовину» и запомнить можно.
С чтением же начались проблемы. Сначала совершенно невозможная «kirilica», потом и того хуже: читать оказалось совершенно нечего. То, что печатали эмигранты в «Шанхайской заре», можно понять сразу, даже не глядя на заголовки. От своих русских приятелей он был наслышан о таинственном поэте по фамилии Pushkin, который, как выяснилось, в ответе за все, даже за не
Слова из католической мессы. В некоторых случаях латинские цитаты переводиться не будут, как вполне понятные по контексту.
Здесь и далее упоминается различное альпинистское снаряжение. Автор в нем совершенно не разбирается, посему все термины следует считать фентезийным антуражем.
Здесь и далее: