Под кровом Всевышнего. О трудах и радостях семейной жизни. Воспоминания. Наталия Соколова
и проверяла, что я пишу. Если я не писала (а редко кто за ней писал), то она выходила из себя, требовала, чтобы я записывала. Все возмущались. Эта дамочка спрашивала меня на каждом семинаре, а на экзамене гоняла без конца. Я на все ответила, и ассистент сказал:
– Довольно, пять.
– Нет! – ответила дамочка.
– Четыре? – удивился ассистент.
– Три! – грозно выпалила она и добавила тихо: – Я знаю, с кем имею дело.
Мужчина пожал плечами.
Однако были среди педагогов и такие, которые стали особенно внимательны и нежны со мной. Так, учитель по рисунку не ленился подолгу объяснять мне урок, указывал на ошибки. Мне казалось, что я не очень способная, тупая, не понимаю многого. А педагог был такой опытный, милый человек, не как все. «Он, наверное, верующий, – думала я о нем, – как и Куприянов» (профессор по живописи, который тоже отличался своим культурным, мягким обращением).
С преподавателем истории русской живописи у меня сложились особые отношения. Мы будто не замечали друг друга, чтобы не выдать нашу тайную веру. Я слышала, что Литургия Преждеосвященных Даров очень отличается от обычной, что многие восторгаются ее необычными песнопениями. Но так как Преждеосвященная Литургия служится только по будням, когда мы учимся, то я никак не могла на нее попасть. Тогда я решила опоздать на первые часы занятий и до лекций постоять в храме. Я встала раньше обычного, приехала на метро в храм Илии Обыденский, когда было еще темно. Но храм был уже полон. С этюдником на ремне через плечо и рулоном бумаги под мышкой я пробралась вперед и повернулась к окну, намереваясь сложить свой груз на подоконник. Меня пропустили, кто-то попятился. Кто же? Да наш Ильин, наш длинный педагог! Я сложила вещи, встала в двух шагах от него. И тут священник начал произносить молитву «Господи и Владыко живота моего», на которой я вместе со всеми начала класть земные поклоны. Несомненно, Ильин видел меня, но, видно, успокоился и не ушел. Он прошел потом на исповедь, а я была вынуждена уйти, не дожидаясь конца Литургии, так как время мое истекло. Итак, мы сделали вид, что не видели друг друга (так в те годы полагалось).
Ильин многократно проводил свои лекции с нами в Третьяковке. Потом он дал нам задание написать сочинение. Тему мы могли выбрать по желанию. Я взяла картину Иванова «Явление Христа народу», писала с увлечением, много цитировала из Евангелия. Недели через две, когда мы изучали стили, листали альбомы, снимали кальки, вдруг вошел Ильин.
– Где тут Пестова? – спросил он.
Студенты указали на меня. Я сидела в углу и не могла подняться, так как держала на коленях тяжелую книгу – переводила узор. Ильин подошел, наклонился ко мне и показал мою тетрадь.
– Вы сами писали? – спросил он.
– Да, конечно, – отвечала я.
– А чем пользовались?
– Первоисточником.
– Чем? – переспросил Ильин.
– Библией, – прошептала я, подняв голову.
Он быстро встал, отвернулся и зашагал обратно, сказав только на ходу:
– Надо бы побольше