Дядя Бернак. Тайна Клумбера. Роковой выстрел (сборник). Артур Конан Дойл
Однажды я присутствовал на ужине в доме моего отца; нашими гостями были два учителя фехтования, три профессора французского языка, садовник и, наконец, бедняк литератор в изорванном пиджаке.
И эти восемь человек были представителями высшего дворянства Франции, которые могли бы иметь все, что хотели, под условием забыть прошлое, отказаться от своих взглядов и мнений и примириться с установившимся новым строем жизни. Но скромный и, что грустнее всего, совершенно неспособный к правлению государь увлек за собой оставшихся верными Монморанси, Роганов и Шуазелей, которые некогда разделяли его величие, а теперь последовали за ним, не желая бросить своего государя. Темные комнаты изгнанного короля могли гордиться теперь новым украшением, лучшим, чем эти бесконечные гобелены или севрский фарфор, – прошло много-много лет, а я и теперь как сейчас вижу этих бедно одетых людей, полных достоинства, и благоговейно склоняю обнаженную голову перед этими благороднейшими из благородных, которых когда-либо давала нам история.
Посетить один из прибрежных городов, прежде чем я повидаюсь с дядей и узнаю, как будет принят мой приезд, – это значило бы просто отдаться в руки жандармов, которые всегда подозрительно относятся к странникам, прибывающим из Англии.
Добровольно прийти к новому французскому императору – это одно, а быть приведенным к нему полицией – это уже совсем другое. Я наконец пришел к тому выводу, что самое лучшее в моем положении – постараться найти пустую ригу или вообще какое-нибудь пустое помещение, в котором я мог бы провести ночь без помехи. Старики говорят, утро вечера мудренее; может быть, что-нибудь и придумаю относительно того, как мне попасть к дяде Бернаку, а через него и на службу к новому властителю Франции.
Между тем ветер все крепчал, переходя в ураган. Над морем царила такая тьма, что только по временам можно было видеть то там, то сям белые гребни волн, со страшным шумом разбивающихся о берег. Суденышка, которым я прибыл из Дувра, не было и в помине. Вдали, насколько мог видеть глаз, тянулись низкие холмы. Когда я пытался приблизиться к ним, я сразу заметил свою ошибку; окружавший все мутный полусвет преувеличивал несколько их размеры, так как в действительности это были простые песчаные дюны, на которых кое-где яркими пятнами выделялись кусты терновника.
Я медленно побрел через дюны с багажом в виде единственного свертка на плече, с трудом передвигая ноги по рыхлому, рассыпавшемуся песку, часто оступался, зацепляясь за ползучие растения. Я забывал на время, что мое платье было мокро, что мои руки положительно оледенели, стараясь вспоминать все страдания, все тягостные случаи и приключения, которые когда-либо происходили с моими предками. Меня занимала мысль, что когда-нибудь придет день, когда мои потомки будут воодушевляться при воспоминаниях о том, что случилось со мной. Во французских дворянских семьях история предков всегда свято сохраняется в памяти потомков.
Мне казалось, что я никогда не