Змеиный медальон. Кира Владимировна Калинина
за спиной. Угрюмый голос: "Не туда гребёшь". Рыжий проводник, громко сопя, обогнал несносного чужака с Той Стороны и пошёл первым. Как всегда.
Кешка едва сдержался, чтобы не рассмеяться вслух. Шагалось легко, словно в подошвы кроссовок вставили пружины, в голове крутилась ещё одна песня – из фильма, который любил дядя Вадим: "Журавль по небу летит, корабль по морю плывёт…"
К обеду Блошка подстрелил перепёлку. Маленький ракен вскарабкался по Кешкиной футболке, высунул нос из ворота рубахи и требовательно пискнул.
– Чует кровь, – заявил Рыжий. Помешкав, спросил: – Может, нацедить?
– Не надо. Рано ему пока.
Кешка сделал для малыша новую смесь: надавил в сыту сок черники, добавил толику просяной муки. Ракен проглотил всё. Животик у него раздулся, и зверёк заснул прямо на ладони у своего спасителя – мягкий, тёплый, доверчивый…
– Спи, Бумбараш, – шепнул ему Кешка. – Люди вон не то что волков приваживают, со львами дружбу заводят. А ты такой маленький, тебя можно приучить… Ты у меня не будешь есть человечину, слышишь, Бумбараш? Я тебе обещаю.
Сначала пахнуло влагой, проблеснули меж стволов зеленоватые воды. Потом деревья расступились, открыв взгляду Хотимь, или просто Реку, как звали её лесные жители – уважительно, с большой буквы, словно все остальные реки, включая Щучью, что бежала в холмах близ сожжённой деревни, были лишь подражанием её величию. Из рассказов Мары и разговоров с ребятами Кешка представлял себе грандиозный поток в духе "Редкая птица долетит…" и ломал голову – как через него переправляться. Тщетно силился припомнить что-нибудь внятное о плотах, долблёнках или дощаниках и без конца выдумывал собственные конструкции плавсредств, таких, чтоб легко, быстро строились и надёжно держались на воде.
И вот те на. Великая река называется. Ширина – от силы метров сорок. Немало, конечно, и вода холодновата, но одолеть Хотимь вплавь труда не составит.
Проблема в одном: правый берег оказался высок и обрывист.
В глинисто-жёлтой стене зияли круглые дыры. Ласточки, крича, носились над водой и чёрными росчерками взмывали в небо.
– Красиво летают, – сказал Кешка.
– К дождю, – Блошка скорчил рожу. – Опять будем лягухами по мокроте скакать.
И запрыгал раскорякой, всплёскивая руками: "Ква-а-а! Ква-а-а!"
Жара давно спала, осень хмурилась с небес и часто плакала – то ливнями, то моросью. Временами накатывали грозы, не такие страшные, как тогда, на поле, но с чёрно-сизыми тучами, артиллерийской канонадой грома, плазменными вспышками молний.
Нынче день выдался тихий, ясный. Закат румянил речную гладь, золотил воздух, подцвечивал малиновым брюшки облаков. Эх, была бы лодка…
Кешка снял с плеч мешок, бросил на землю. Бумбараш тут же взобрался сверху – сторожить.
– Чири-чик-чирик! – раздалось из листвы.
Кроха ракен взвизгнул, метнулся к Кешкиным ногам, полез вверх, цепляясь за джинсы и холщёвую рубаху. С плеча каркнул на Чмока – тоненько, пискляво, но торжествующе. Тут, мол, не достанешь.
Кешка