Дыхание. Ефим Бершадский
зато задушевная… И люблю я эти души свои с водой перемешивать, с тёплой, чтобы густая я была, густо обливаемая, как сгущёнка, только ещё слаще. И люблю я эту свою густоту вечернюю, и никто её во мне не знает, я одна её поверенная послушница непослушная, и послушание моё особое, вечернее, лишь мне одной любо и ведомо, такая я неведомая и неисповедимая, как тропинки моих струй, змеек-чудотворниц. Люблю я в этих душах сказки вечерние, очень они красивые, такие, как и руки мои, очень они у меня вечерние сказочницы, вдохновенные пряхи, прядут мои вечера Ариаднами своими. И люблю я в этих вечерах утопать, они мои ноги омывают, и среди них текут тропами, и я в них заблуждаюсь как в небесах звёздных, и брожу и Солнца отыскать никак не могу, всюду Сириусы встречаю и Центавры с головами женскими и телами-ланями, они по небу льются и секреты свои струями наводняют. И хорошо быть струями плетёную, они меня в свои одежды прозрачные убирают, и к вечеру готовят, и сами ко мне готовятся, и пытаются внутрь меня затечь, во сны мои потаённые, и люблю я их в этих снах встречать, они дельфинами ко мне проникают и дельфинятами юркими, чтобы я кожи их гладкие омывала и заботилась о них водою заботливою, ведь и сама я такая. И люблю я водами тёплыми смешиваться, чтобы из многих струй одна возникала, как течение моё плавная и непредсказуемая, и чтобы одевала она меня и волосы мои, как сейчас. А волосы мои любят плаваться, они у меня русые пловчихи и заплывами волнующиеся, тоже у них струи свои и течения, любят они по плечам моим течь, обтекать красоты мои вечерние…
Наступило утро. Сквозь щёлочку в шторах светило Солнце, оставляя золотистую полоску на полу. Проснулась, но вставать не хотела, ворочаясь с боку на бок. Я ранняя пташка, и люблю рано просыпаться и долго ворочаться. Я ранняя пташка-лежебока. Протёрла глаза и ещё поворочалась с открытыми глазами, чтоб яснее было. На левом боку выходило получше, с коленями согнутыми. И ещё полежала и попредставляла, как всячески ворочается, и как на животе лежит. И в воображении своём на животе лежала, а наяву – на боку. Наконец, поднялась и раздвинула шторы, залив комнату солнечным светом. Улыбнулась жизнерадостной рябине, подруге своей. Открыла окошко, утру навстречу, вдохнула воздуху всей грудью, чтобы свежестью наполниться. Выглянула наружу: рядом с рябиной разрослись малины – эх, дотянуться бы! Потянулась, всеми руками и силами. Не могу! Она так и выросла, хитрюга, чтобы меня дразнить. Сколько себя помню, всё мечтаю дотянуться до неё, малина-соблазнительница. Сквозь листву берёзы Солнце светило, доброго утра желая – в ответ пожелала, хохотунье. Утреннюю гимнастику сделаю, Солнцу на радость. Пускай полюбуется. Взялась за утреннюю гимнастику. Встала руки на пояс, ноги врозь, как настоящая утренняя гимнастка. Повращала головой, чтобы соображала лучше, как воображала. Взялась за вращения руками и вращала ими по-разному, многими способами – одновременно вращала, попеременно, ещё поочерёдно. И скрестно повращала, и в плечах, и в локтях, и в кистях, и ещё в разных сочетаниях, чтоб они проснулись и к утру повернулись. Затем повращала и туловищем, и похвалила его, и ладонями погладила,