Неоконченная хроника перемещений одежды. Наталья Черных
тоже – его странным везением. Он и приготовил тогда раствор.
– Понимаю все, – сказал Вова, поставив меня и удостоверившись, что не передознулась, – но не понимаю одного. Вот ты молодая красивая баба. И зачем тебе все это?
Опиум начинался мягкой и чуть прохладной волной, очаровательным головокружением с зачатками теплой тошноты. Волна примиряла со всем, что есть в мире. Даже с тем, что Никита никогда не будет меня любить. А потом во всем теле разворачивалась животная тошнота, и это была самая тяжелая часть ритуала. Тошнило иногда по полдня, волнами. Но и действие опиума длилось не один день. Когда оно заканчивалось, подступала тревога, с которой справиться было трудно. Вот тогда снова покупала граммы. И ехала сюда, к Володе.
– Мне открылась моя судьба, – дурацкий ответ сам упал с языка, – и я следую ей.
– Слишком умна, наверно, – Володя посмотрел сожалительно.
Затем поставился сам, переждал первый приход и сказал:
– Вот я не люблю работать. И не работаю. А чтобы жить, не работая, вот эту отраву принимаю. И все вокруг нее уже закручено. На герыч пока не хочу переходить, больно сладкий он. Я не работаю. А ты работаешь?
– Да, я работаю. И мне нравится эта работа. Только спина болит. И ноги, особенно колени, ноют в конце дня. А так – я с людьми, не каждый день, и голова моя свободна для творчества.
– Все равно не понимаю работающих людей, – вздохнул Володя.
Хвалила свою работу: книги, пространство любимого города, людей, которые улыбаются и узнают, покупают новые выпуски в один и тот же день недели, почти в один и тот же час. Но мне было очень тяжело физически. Это был камень на всей жизни, а не любимая работа. Принимала этот камень почти с любовью – ведь это растянутое в пространстве-времени самоубийство. А это было хорошо – уничтожать себя. По частям, почти с удовольствием наблюдая, как после каждого рабочего дня остается все меньше и меньше того существа, которое страдало по Ванечке и грубило матери, только что вернувшейся из Почаева.
Киса к концу августа стал одним из управляющих – разводящих, как колоритно шутили продавцы, – книжной конторы. Моей работой он был доволен, но выходила на лоток все же реже, чем он надеялся. У меня были две причины, по которым могла работать только два дня в неделю. И обе причины для конторы и для Кисы, как управляющего, были несущественными. Первая: физическая слабость. Вполне могла упасть в обморок от недосыпа, на книги, выпив крепкий эспрессо из ближайшего лотка. Могла невинно, как фея, заснуть на лотке днем, и ничего с этим мгновенным засыпанием сделать невозможно было. Вторая причина: творчество. Остервенело рисовала на обратной стороне обоев, на альбомных страницах, на старом дедовом ватмане чем только можно. Акварелью, кофе, чаем, пастелью. Одежду, руки, ноги, головки с прическами и снова одежду. Юбки, жакеты, туфли, пальто и платья. Коробку пастели, немного пережженной, самодельной, но чрезвычайно красивой, сорок цветов, купила на Измайловском вернисаже. Ванечка,