Нищенка. Мулла-бабай (сборник). Гаяз Исхаки
выйдя вперёд, стала, не спуская глаз, смотреть на Габдуллу, надеясь перехватить его взгляд, однако Габдулла упорно не глядел в её сторону, а если и смотрел, то очень невнимательно. Сердце Сагадат сжималось, внутри всё полыхало огнём. Начали раздавать милостыню. Толпа отхлынула вперёд, а Сагадат оставалась на месте и всё смотрела наверх, не теряя надежды встретиться с Габдуллой глазами. Те два молоденьких парня, которые уводили в прошлую пятницу девиц, снова выбрали двух. Габдулла пошёл за ними. Сагадат встала на его пути, но он шёл, опустив голову, и вполне мог пройти мимо. Сагадат решилась заговорить первой.
– Здравствуй! – сказала она.
Габдулла посмотрел на неё широко открытыми глазами и молча прошёл в дворницкую.
Всё, это был конец!.. Сагадат теряла последнюю надежду. В ту минуту крохи добродетели, взращённой в доме муллы, которые ещё оставались в ней, превратились в зло, вера в справедливость Аллаха умерла. А как же иначе? Ведь человек, принёсший ей столько горя, отправился, чтобы сделать несчастной ещё одну такую же девушку. Он богат, счастлив, доволен собой, ему дано столько власти над людьми, что может делать с ними, что захочет. В то же время тот, кто в жизни не причинил никому вреда, она имела в виду старика с редисом, живёт в неслыханной нищете. Разве это справедливо?!
Она быстро направилась к выходу. В душе не было ничего, кроме злости и ненависти. Никого не слушая, Сагадат выбежала на улицу. И это была уже третья Сагадат.
Она теперь готова была на всё, ни боязнь греха, ни опасение навредить людям отныне не могли бы её остановить. Впечатления прошлой недели сильно ослабили в ней эти качества, а теперь после того, как низко обошёлся с ней Габдулла, умерли вовсе.
Сагадат шла за толпой и остановилась возле каких-то ворот. С ней поравнялись две хорошо одетые женщины, шедшие со стороны Сенного базара. На них были серые пуховые шали, на пальцах золотые кольца. Их остановила третья женщина, которая шла навстречу.
– Марьям, голубушка! – воскликнула она.
Та, которую звали Марьям, была полной, румяной. Спутница же годилась ей в тётушки, а то и в бабушки – под глазами чёрные тени, лицо сморщено, рот большой.
– Где живёшь, Марьям?
– В доме Махуп, – ответила та.
Женщина расспрашивала Марьям о жизни, та отвечала не без хвастовства. Вскоре они попрощались и разошлись.
– Ишь, как вырядилась! А давно ли была такой же нищенкой, как мы? – заметила одна из женщин, наблюдавших за ними.
– Хотя и в грехе, а всё же как барыня живёт – еда всегда готова, одежда что надо, – отозвалась другая.
– Как бы там ни было, всё получше, чем в нищете! – добавила третья.
Четвёртая не согласилась с ними:
– Да что вы несёте? Грех-то какой! Как перед Аллахом отвечать станет? Мы хоть и голодаем, а совесть у нас чиста. И чего там хорошего-то? Разве что пьяные русские, да простит меня Аллах!
– Там не только русские, бывают и наши красавцы, байские всё детки!
Сагадат выслушала всё это.