Стрелецкий десятник. Николай Кондратьев
чего не хватает у него. Даниил сдуру ответил:
– Все на месте, государь. А вот почета не хватает. Служу тебе верой и правдой, а толку что? Нет у других почтения к слугам твоим.
Веселость с царя ветром сдуло. Насупился опять, морщины на лбу резче проступили.
– Кто осмелился обижать слуг моих?!
– Дозволь по порядку, государь? – Иван хмуро кивнул. Даниил говорил, постепенно воодушевляясь: – Сватов я послал к боярину Михаилу Еремеичу. Принял, ничего не скажешь, честь честью. Сваты разговор повели, поминки выложили. Боярин холопам приказал развернуть, осмотрел и говорит: «Сказываете, прислал Данилка, сын Ивана Патрикова? Обноски прислал, сваты дорогие! Знать не знаю вашего Данилку и знать не хочу!» Ему сваты: мол, Данила у государя Иоанна Васильевича в доверенных слугах ходит. А боярин свое твердит: «Какое мне дело, кто у кого в услужении? Говорю, обноски не принимаю».
Иван насмешливо спросил:
– Может, и впрямь рухлядь-то ношена была? А?
– Помилуй, государь! Послал я пять соболей, два десятка куниц, плат, серебром шитый, камки штуку. Мы порядок знаем! Не. Все потому, что мало жалуешь меня за мою службу верную. Ничем не отмечен я.
Хорошее настроение постепенно возвращалось к Ивану, он усмехнулся:
– А красна девка у боярина Михаила?
– Посмотрел я ее. Она у Трех Святителей обедню стояла. Ничего, статная. Может, токо, худовата маленько.
– Э, Данила, хочешь, я тебя пожалую? Сватом поеду, мне боярин Михаил отказать не посмеет. А девку сам посмотрю, может, и мне понравится.
Даниил заметно испугался:
– Что ты, государь!
Иван вновь насупился:
– Не возрадовался ты, Данилка, чего-то.
– Чему радоваться-то?.. У тебя и своих забот хватает, а мы уж как-нибудь сами. Вот вернусь, Бог даст, из похода Казанского, тогда и уломаю старика.
– Врешь, Данилка! Другое у тебя на уме. Боишься, а?
– Боюсь, государь! Хоть ты и женился и голубишь государыню Анастасию, а все ж прыть не потерял… Много о тебе разговоров ходит. Вдруг приглянется девка тебе…
– Вон какие среди вас разговоры! Ах ты, раб лукавый! Государю своему не веришь! Чужую девку показать боишься! Вот преданность твоя!
Судорога искривила лицо Ивана, губы растянулись, открыв зубы, он огрел нагайкой аргамака, обиженный конь присел и рванул галопом.
Скачка охладила Ивана, да и понял, что не стоило сердиться на дурацкие речи. Он начал придерживать разгоряченного коня. На взгорье Афанасий подъехал к царю и сказал:
– Государь, разреши подать сигнал псарям. Волки вон в тех зарослях, от собак сюда пойдут. Ты тут стой, а мне дозволь отъехать на ту сторону речки, там людишки наши, будем зверье от леса шугать.
Иван молча кивнул и остановил коня. Афанасий, громко трубя в охотничий рог, помчался по склону к реке.
Спиридон отстегнул от седла чекан – топорик с обушком на длинной ручке, помог царю накинуть на правую руку шелковую