Супружеская жизнь. Эрве Базен
Я поспешил в лабораторию Перру, и врач, спокойно наполнив пробирку, посмотрел содержимое под микроскопом, вызвал из приемной покрасневшую от смущения Мариэтт и подтвердил ей подвижность, плотность, высокое качество моего семени. Он меня даже поздравил, хлопнув по спине. Тогда Мариэтт в смятении, встревожив всех своих родных, хотя обычно она была сдержанна в вопросах такого характера, вместе с мамой побежала к гинекологу Лартимону. Меня немедленно заверили, скорей намекнули, что причина пустяковая: какое-то небольшое сужение, которое очень просто будет устранить. Специалист сделал свое дело. Я продолжил свое.
И вот через год, три месяца, одиннадцать дней и двадцать часов Мариэтт смогла сообщить мне радостную новость.
Жена моя полнеет. Но я должен отметить, что вокруг нее и нас обоих мир сужается.
В своей детской наивности Мариэтт захотела однажды устроить дружескую вечеринку. И вот мы составили список гостей.
И сразу же ощутили убыль друзей. Луи недавно погиб в автомобильной катастрофе; Армана назначили помощником судьи в Ниццу; Гастон, который и прежде был распутником и гулякой, стал невыносим. Николь ушла в монастырь, Мишлен на восьмом месяце беременности (от какого-то обходительного незнакомца), Одиль лечится в санатории, еще два парня и три девушки обзавелись семьями и живут в других городах – всех их тут же пришлось вычеркнуть из списка.
Мариэтт пригласит оставшихся: примерно человек двадцать.
Пятеро извинились, сказали, что быть не могут.
Двое вообще не ответили.
Пришло тринадцать, вернее, пятнадцать благодаря двум непредвиденным дамам – одна законная супруга, другая – сугубо временная.
Ну и вечеринка! Большинство гостей друг друга не знали. Не умели найти верного тона. Одни держали себя как хулиганы, другие хотели казаться светскими снобами, которые всюду скучают. Все смылись еще до полуночи, кроме «временной» четы, до того напившейся, что раздраженная Мариэтт была вынуждена уступить им свою постель, а в это время мы с Жилем подбирали окурки и осколки рюмок.
Вот тогда-то и прозвучал звон погребального колокола по друзьям нашей юности. А у Мариэтт прежде было столько подружек. Правда, если отбросить дюжину девиц, с которыми она виделась, порой звонила им по телефону, при встрече целовала в обе щеки и приглашала к нам («Надо бы повидаться, ты позвонишь мне?») и которые, повернувшись на каблуках, тут же исчезали в толпе, то подлинных подруг у нее было лишь три: Матильда, любившая писать ей доверительные письма, она жила в Шоле, но иногда, приехав в Анже, врывалась к нам как вихрь; Эмили Даноре – жена одного из моих коллег, эта обычно являлась днем и таскала Мариэтт по магазинам; Франсуаза Турс, симпатичная толстушка, которая за два года дважды разбухала с помощью крохотного муженька, худого и злобного, как оса, однако избегать его нам было трудно: к несчастью, он являлся начальником отдела, в котором служил Эрик.
С моей стороны было не меньше потерь. Настоящих приятелей – не просто знакомых –