Дело, которому ты служишь. Юрий Герман
Евгений? – спросила Аглая.
– Не понимаю! – с тоской сказал Степанов. – В толк не взять…
– А вот Владимир понимает. И довольно точно. Володя! – окликнула она племянника. – Расскажи Родиону Мефодиевичу то, что давеча мы с тобой говорили насчет Жени.
– Да ну! – тряхнул головой Володя.
– Говори, – сказал Родион Мефодиевич, – чего уж там…
– Я грубо могу говорить, – произнес Володя, вставая с дивана. – Я деликатно не могу…
Родион Мефодиевич попытался улыбнуться:
– Деликатно и не прошу.
– Не знаю, кто тут виноват, судить не берусь, – сказал Володя, – но только ваш Евгений все как-то вбок живет, понимаете? Я это ему недавно в личной беседе высказал, поэтому не стесняюсь и вам прямо это же повторить.
Он встряхнул головой, подумал и заговорил ровным, глуховатым, жестким голосом:
– За то, что я ему высказал, он меня назвал лектором, пай-мальчиком и разными другими приятными словами, чуть ли даже не карьеристом. Но мне это все равно, я так думаю и думать иначе не могу. Каждый человек в нашем государстве должен жить плодами своего труда, только своего, а не отцовского и не дедушкиного, верно, Родион Мефодиевич?
– Ну, верно! – почему-то сердито ответил Степанов.
– Вот мы недавно с Варварой рассуждали насчет серпа и молота. Лучше нельзя придумать – серп и молот! Они символ нашего общественного уклада, и в этот символ куда больше вложено, чем только рабочие и крестьяне. В этом символе весь закон нашей жизни, главный закон, разве не так, Родион Мефодиевич?
– К сожалению, еще не для всех, – уже не сердито, а грустно подтвердил Степанов. – Вот и Варя что-то крутит, не поймешь чего, не то геология, не то искусство театра, а о пользе общественной…
– Теперь я виновата! – обиделась Варвара. – Уж нельзя и помучиться с выбором специальности.
– А что? – жестко перебил Володя. – Действительно, многовато мучаешься. Впрочем, не о тебе речь. Евгений, Родион Мефодиевич, отдельно живет, мне это неприятно вам говорить, но он живет не собою, а вами, то есть, вернее, при вашей помощи, но при этом отдельно от того символа, о котором я давеча толковал. И не то чтобы он спекулировал, ничего подобного, он вами нисколько даже не спекулирует, но он вас в запасе держит – для мало ли чего. И теория у него неправильная: он считает, что вы обязаны Варе и ему создать великолепную жизнь, так как сами и Валентина Андреевна хлебнули тяжелой и трудной. Он и его друзья, а я некоторых знаю, они уверены, что революция делалась для них лично, для того, чтобы прежде всего им сытно и тепло жилось. Это неправильно, и вы тут не правы с тем, что все для детей, но я говорить не стану, вы рассердитесь…
– Нечто в этом роде я и предполагал, – произнес Родион Мефодиевич, – нечто в этом роде, но разве вас разберешь? Черт вас знает, что за народ…
Сложив руки за спиною, он ходил из конца в конец по столовой своей твердой поступью. Лицо у него было растерянное, почти несчастное.
– Евгений приспособленец, – негромко, но очень твердо сказал Володя. – Молодой, но в чистом виде.