Ночевала тучка золотая. Анатолий Приставкин
притираясь к ним задницей, спиной, затылком, впитывая доли градусов и вроде бы согреваясь – известь была вытерта до кирпича, – Кузьмёныши приступили к реализации своего невероятного плана. В этой невероятности и таился залог успеха.
От дальней заначки в сарае они начали вскрышные работы, как определил бы опытный строитель, при помощи кривого лома и фанерки.
Вцепившись в лом (вот они – четыре руки!), они поднимали его и опускали с тупым звуком на мерзлую землю. Первые сантиметры были самыми тяжелыми. Земля гудела.
На фанерке они относили ее в противоположный угол сарая, пока там не образовалась целая горка. Целый день, такой пуржистый, что снег наискось несло, залепляя глаза, оттаскивали Кузьмёныши землю подальше в лес. В карманы клали, за пазуху, не в руках же нести. Пока не догадались: сумку холщовую, школьную, приспособить.
В школу ходили теперь по очереди и копали по очереди: один день долбил Колька и один день – Сашка.
Тот, кому подходила очередь учиться, два урока отсиживал за себя (Кузьмин? Это какой Кузьмин пришел? Николай? А где же – второй, где Александр?), а потом выдавал себя за своего брата. Получалось, что оба были хотя бы наполовину. Ну а полного посещения никто с них и не требовал! Жирно хотите жить! Главное, чтобы в детдоме без обеда не оставили!
А вот обед там или ужин, тот по очереди не дадут съесть, схавают моментально шакалы и следа не оставят. Тут уж они бросали копать и вдвоем в столовку как на приступ шли.
Никто не спросит, никто не поинтересуется: Сашка шамает или Колька. Тут они едины: Кузьмёныши. Если вдруг один, то вроде бы половинка. Но поодиночке их видели редко, да можно сказать, что совсем не видели!
Вместе ходят, вместе едят, вместе спать ложатся.
А если бить, то бьют обоих, начиная с того, кто в эту нескладную минуту раньше попадется.
2
Раскоп был в самом разгаре, когда вовсю пошли эти странные слухи о Кавказе.
Беспричинно, но настойчиво в разных концах спальни то тише, то сильней повторялось одно и то же. Будто снимут детдом с их насиженного в Томилине места и скопом, всех до единого, перекинут на Кавказ.
Воспитателей отправят, и дурака повара, и усатую музыкантшу, и директора-инвалида… («Инвалида умственного труда!» – произносилось негромко.)
Всех отвезут, словом.
Судачили много, пережевывали, как прошлогоднюю картофельную шелуху, но никто не представлял себе, как возможно всю эту дикую орду угнать в какие-то горы.
Кузьмёныши прислушивались к болтовне в меру, а верили и того меньше. Некогда было. Устремленно, неистово долбили они свои шурфы.
Да и что тут трепать, и дураку понятно: против воли ни одного детдомовца увезти никуда невозможно! Не в клетке же, как Пугачева, их повезут!
Сыпанут голодранцы во все стороны на первом же перегоне, и лови, как воду решетом!
А если бы, к примеру, удалось кого из них уговорить, то никакому Кавказу от такой встречи несдобровать. Оберут до нитки, объедят до сучочка, по камешкам ихние Казбеки разнесут… В пустыню превратят! В Сахару!
Так