Год Лемминга. Александр Громов
запереться на два обормота.
Не люблю циников, подумал Малахов. Хотя с ними проще.
Ему еще не приходилось здесь бывать, и он с любопытством оглядывался. Больше всего комнатка напоминала бункер, способный выдержать прямое попадание тактической ракеты. Голые бетонные стены со следами опалубки. Голый, никакой подстилкой не прикрытый цементный пол, голый стол, два жестких кресла, из удобств – один автоматический бар простейшей конструкции. Никаких окон. Никаких кондиционеров. Никаких заметных вентиляционных отверстий, однако не душно, не промозгло и даже, как это ни странно, не гулко.
Глупо, решил Малахов, занимая услужливо подвинутое кресло. Захотят услышать – прослушают и здесь, зачем было огород городить? Все они в СДЗН с приветом, а их начальник – первый…
Вслух он сказал:
– Меня сразу будут пытать или сперва коньячку дадут?
Иван Рудольфович бросил взгляд на стены и весело засмеялся, дергая челюстью.
– Знаем, знаем ваши шуточки. «Произвел два предупредительных выстрела в голову убегавшего, после чего догнать его не составило труда». Так?
– Не ошибается тот, кто смеется последним, – отпарировал Малахов. – Ты у нас умный, а я так себе, надзиратель за скотомогильниками… Кстати, будет коньячок обещанный?
– А как же! – преувеличенно весело закричал Нетленные Мощи, мановением костистой руки понуждая бар извергнуть на стол содержимое. – Между прочим, высший класс! С легендой коньячок, уж не знаю, кто из них древнее: легенда или эта жидкость. – Он расплескал коньяк по донышкам пузатых бокалов и принял шутовскую позу. – Лукулл у Лукулла, исторический визит! В числе приглашенных присутствовали: господин генерал-губернатор с супругой, господин обер-полицмейстер с одышкой, господин санитарный врач с карболкой и доктор Кох с палочкой. А также представители прессы. Как там говаривал Грасиан: «Для больших кусков удачи – большой желудок», верно? Красно иезуит выражался. Так что готовь свой большой.
– У меня маленький, – возразил Малахов. – Крохотный такой желудишко. – Он осторожно отпил, почмокал и поставил бокал на стол. – Так я слушаю.
– Ты пей, пей.
Малахов скорчил мину:
– Говори уж прямо, зачем звал. Коньяк у тебя дерьмо, сивуха крашеная. Всей легенды, что – коньяк… Врать-то зачем?
Нетленные Мощи влил в себя содержимое бокала, как воду, плеснул себе еще, решительно выпил в одиночку, крякнул и захлюпал долькой лимона.
– Зачем, зачем… Подхалимом я сроду не был, вот и все, Миша. Ты что себе думал: я тебя охмурять начну? Ну и дурак, если так думал. Хотел я, чтобы сразу до тебя дошло, до печенок… Вчерашних психов на трассе не забыл? Я тебе прямо скажу: нужен ты мне, Миша, до зарезу. Вот как нужен… – он провел ребром ладони по кадыку, нависшему над узлом галстука. – Тупик, стенка впереди, бьюсь лбом, как баран, ей-богу, искры из глаз! Не поверишь: волосы на себе готов рвать за то, что добился второго срока; стреляться, сам понимаешь, нет никакого рвения, а у меня еще «гюрза» – из нее