Другая сторона. Сергей Оганян
на одно колено, отдышалась, потом поднялась на обе ноги. Этот мужчина с презрением продолжал смотреть на нее. Поклонившись, она с опечаленным, но очень решительным выражением лица удалилась прочь. Он что-то говорил ей вслед. Но что именно, старик не знал. Столько тайн стояло за всей этой историей. Но эту картину старик никогда уже не сможет забыть. Она напомнила ему прошлое, которое он так решительно хотел забыть. И это прошлое не просто отправляет нас на час, на день или на год назад. Это путешествие во время, когда мы ярче всего запоминаем события, когда любая мелочь имеет для нас особенное значение. Время, когда любая обида способна перерасти в ненависть и любой восторг − в шедевр. Время, когда увиденное может полностью изменить нас.
Ведь наше отношение к жизни и к другим формируется именно с раннего детства. Чаще всего мы помним не то, что услышали, а то, что увидели. Навряд ли увиденное в начале сороковых кого-то могло оставить равнодушным. Возможно, те, кто вообще не испытывал никаких чувств, оставались в стороне от происходящего, даже если и не принимали участие в военных действиях. Ведь частое присутствие зла начинает затмевать добро. Война была одним из таких зол, если можно сказать − ее ярким воплощением. Именно она тогда вытесняла те лучи добра, которые еще прослеживались в людях. Она была способна уничтожить в человеке то, что еще не зародилось в нем, и зародить то, чего в человеке, по сути, не должно было быть. Уничтожила ли она в старике способность любить и сочувствовать? Ответом являлось его воспоминание. Оно было расплывчатым. Поэтому у старика остались отголоски событий. Но даже этого было достаточно, чтобы вспомнить тот самый день. Старик стал вспоминать. Он больше не мог сопротивляться. Воспоминания отправили его в сорок четвертый год. В то время земля была покрыта кровью миллионов ни в чем не повинных людей. Людей, которые просто хотели жить и быть свободными.
Шум − это первое, что вспомнил старик. Много шума. От разрывающихся снарядов, от свиста безжалостных пуль, выпущенных не менее безжалостными людьми. Но весь этот шум был неспособен подавить голос одного человека. «Этим человеком был мой отец», − вспомнил старик.
«Ранним утром мы, как обычно, завтракали со всей семьей. Не было ощущения, что где-то там за окном идет холодная и жестокая война. Борьба за то, чего люди и сами до конца не понимали. Война, призванная защитить идеологию одних, разрушала жизнь других. Я помню, как жадно тогда проглатывал слова моего отца. Он говорил мало. Но всегда точно. Из его слов складывалось ощущение, что он прожил сотни лет. В то утро его слова запомнились мне по-особому. Мы молча ели за столом. Я, мои братья, мои мать и отец. Навряд ли это был полноценный завтрак. Мы ели то, что было у нас на один день. Мы не знали, что с нами будет завтра и сможем ли мы выжить вообще. Но это нас не смущало. Мой отец всегда отвлекал нас от мыслей о голоде интересными рассказами о том, как мы будем жить после войны. Мы слушали его так, будто это уже произошло. В то утро за столом, − напрягаясь, вспоминал старик, − он сказал одну странную для меня вещь. Самое