Ночной крик. Лана Синявская
поняв, о чем она, только покачала головой.
– Об Эмме я ничего не знала. У меня другие подозреваемые. Вот скажи, раньше все эти деятели Гаевскую навещали?
– Да никогда, – заявила Катя уверенно.
– Вот видишь! С чего это они вдруг все заявились. Да еще эту Софью с собой притащили?
Катя не торопилась с ответом, покусывая нижнюю губу. Вика догадалась, что женщина о чем-то догадывается, но не была уверена, что та решится сказать ей, в-сущности, постороннему человеку, о том, что знает.
Она и не сказала. Помолчав немного, она проговорила:
– Знаешь что, мне надо подумать. Давай мы с тобой потом поговорим. Скажем, завтра утром. Потерпишь?
– А что мне остается? – Пошутила Вика. Она собиралась еще кое-что добавить, но тут спокойно лежавшая у Катиных ног собачонка встрепенулась и с громким лаем бросилась к забору.
– Ну, все, все, смелый охранник, рассекретил, – пророкотал хорошо поставленный бас. Скрипнула калитка и из-за пышного куста сирени, как из-за занавеса, выплыл господин Двуреченский.
Лицо Вики помимо воли вытянулось. Кому как не ей было знать, как хорошо слышно по ту сторону забору все, о чем говорится во дворе. А ей совсем не хотелось, чтобы кто-то еще знал о том, что она заинтересовалась этим "несчастным случаем". В том, что Двуреченский слышал если и не все, то многое, Вика ни минуты не сомневалось. Интерес, который он не сумел или не захотел скрыть, ясно читался у него на лице, по которому блуждала двусмысленная, какая-то неприятная ухмылка. Тем не менее, режиссер ни слова не сказал о том, что слышал. Он заговорил, будто оправдываясь, включив на полную мощность свое обаяние:
– Простите, если помешал, но я явился с извинениями!
– Извиняться? С какой стати? – Спросила Катя весьма недружелюбно.
– Да вот, обидел хорошую девушку, хоть и не нарочно, – повинился он, не обращая внимания на холодный тон Катиного голоса. – Вы простите меня, Викуша? Я думал об этом с самого утра и искал вас, чтобы загладить свою вину, а тут шел мимо и услышал ваш милый голос. Каюсь, не мог не воспользоваться случаем. И вот я здесь.
– За что мне вас прощать? – Деланно удивилась девушка. Досада из-за утренней сцены в саду еще не выветрилась.
– Ну как же, я ведь видел вас в саду и не подошел, не спросил зачем вы пожаловали. Стыдно.
– Ах, вот вы о чем. Пустое, Григорий Данилович. Не стоит извиняться. Не такие уж мы с вами близкие знакомые.
– Да нет. Извиняться как раз стоит, милая барышня. Я привык признавать свои ошибки и сейчас признаюсь, что очень раскаиваюсь. Оправдание мне может быть только одно: вся эта страшная история с Софи, такая нелепая и ужасная. Она всегда была чересчур экстравагантна, как все творческие люди, но такая неосторожность – это слишком даже для нее. Понесло же ее к пруду в такую пору, – он сокрушенно покачал головой, а Вика пыталась решить врет он или говорит искренне.
Двуреченский определенно нервничал: он достал из кармана слегка смятую пачку «Парламента», вытащил сигарету и, зажав ее красивыми губами, щелкнул изящной золотой зажигалкой, инкрустированной