Моя вселенная – Москва». Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика. Коллектив авторов
литературным процессом и вершить, вершить тот самый отрицательный отбор.
Они и вершили – двадцать лет кряду, нарекая русскими писателями отъявленных графоманов и заваливая все прилавки магазинов либо макулатурой, либо антирусской поэзией и прозой. (Куда только теперь девать весь этот дикий, непомерный объём их деятельности? Ведь начнут, пожалуй, сваливать всю эту генетически модифицированную книжную гадость в сельские библиотеки, отравляя светлых отроков и отроковиц России вредоносной эстетикой. И задарят, чего доброго, Крым печатными отходами ельцинизма – тем, что русской литературой никогда не являлось и являться не могло…)
Конечно, они, люди литературной власти, опоздали сбить его влёт, писателя Юрия Полякова, имевшего «досадную» привычку называть чёрное чёрным, белое белым. Рано взлетев, он, совсем не намного, но опередил во времени их полное, агрессивное всевластие – имена вершителей литературных судеб были значительно мельче, чем имя Полякова. Далее – могли его оклеветать, замалчивать им написанное, не публиковать, мстить за каждое слово литературной правды. Но стереть, вымарать из литературного процесса, как прочих, менее известных русских писателей патриотического направления, вершителям судеб уже было не под силу.
Для прозаика Юрий Поляков удивительно рано увидел и осмыслил социально значимые точки опасного перегрева партийной системы. Его «Сто дней до приказа» и «ЧП районного масштаба» читала и знала вся огромная страна – СССР. На эти произведения гневалась изрядная часть партийной номенклатуры, уверенная в непогрешимости своего правления. Она грезила о писателе, который бы замурлыкивал и обласкивал бы всё, происходящее в стране, безо всякого разбора, – Юрий Поляков воссоздавал модель общества предгрозового, шагающего бездумно, почти безмятежно, к своему распаду. Разморённое благодушием перезревшего социализма, коллективное сознание отворачивалось от грядущей беды. А произведения Юрия Полякова, увлекая живостью и остроумием письма, вдруг показывали в итоге: беда разрушения государственных устоев жизни совсем рядом.
Все ранние произведения Юрия Полякова отображали то, что происходит в благословенном обществе равных возможностей, которое вот-вот пустят по ветру ленивые люди-начальники – и сноровистые люди-пройдохи. («Козлёнок в молоке», «Апофегей»). Однако самый дальновидный роман Юрия Полякова, «Демгородок», я бы переиздавала сегодня не столько для широкой публики, сколько для служебного пользования, – то бишь, для спецслужб.
Конечно, по самым первым чьим-то публикациям, мы, не будучи даже знакомыми, довольно хорошо знали цену тому, кто как пишет. И если в науке дорого то, что можно воспроизвести опытным путём, в литературе, как и в любом творчестве, – всё наоборот: ценно то, что воспроизвести невозможно. Самая старательная гладкопись ничего не стоит в сравнении с авторской, неповторимой, особенностью стиля. А самое правильное мировоззрение, облечённое