Асистолия. Олег Павлов
запах инъекций, стерилизующих растворов…
Бородка, безвольный подбородок, пухлые губы, заостренный хрящеватый нос… Похож на учителя. Молодое, но уже измученное одутловатое лицо. Голенький спеленутый человечек в типовой пропахшей хлоркой городской умиральне. Мальчик, который всех любил… Любил… Сколько времени – дней, ночей, – потерял ощущение времени. Оно остановилось. В обложенном белым кафелем предбаннике, где все так слышно… Космический гул. Это бледное стерильное пространство, в которое помещен, отдельное и одинокое – декорация фантастического фильма, как отсек инопланетного корабля, где все приборы лишь для поддержания жизни. Но жизнь отдалялась и отдалялась – и человек легко, невесомо плыл, уплывал лодочкой без весел и парусов, по течению неведомой реки, в невидимую даль.
Гул – дорога… Смерть и дорога… Дорога и смерть… Смерть как дорога… Боюсь смерти как дороги… Бояться смерти… Бояться покидать родной мир и отправляться в другой, иной, чужой, дальний… Дорога – путь и пространство, когда все существует лишь потому, что исчезает. Дороги, дороги, дороги – и вот он исчез.
И эта мысль – «как быстро, как быстро».
Но доносится, пробивается сквозь гул мотивчик, песенка.
Где-то рядом, где-то очень близко.
Слышно.
Заставив тут же себя вспомнить, проникая уже как будто через наушники, вертится вездесущий бесконечный припевчик. Пляшет, резвится, дурацкий, бесстыжий. И больше ничего. Ничего.
«…я шоколадный заяц, я ласковый мерзавец, я сладкий…»
И его мысль – «как хорошо петь песенки».
Он говорил это: «Я просто хочу быть счастливым…»
А потом возник ее голос. Ему дали мобильный телефон. Ему сказали, что это она. И голос куда-то звал, ласкал, мучился – а он хотел уснуть. Он слышал свое имя, странное теперь для него, какое-то пустое. Он очень устал. Он был далеко, так ему казалось, хотя этот любящий голос пытался внушить ощущение близости.
Связь прекратится, испарится даже глупая песенка.
Дальше окружит гул, гул… Он то засыпает, то просыпается.
И эта мысль – «как долго, как долго».
Почувствовал, она плакала где-то.
Вспомнил: «Больше никогда не оставляй меня одну».
Ну вот и все.
Это бесконечное видение… Солнце, залитый его светом и теплом мир. Прокатился радостный смех. Катится по двору… Мальчик в инвалидной коляске. Обрубок без ног. Щуплый, с пугливым личиком. Он такой один. Просто «безногий», как обзывание.
В руках у мальчика – обыкновенная трехлитровая банка. Мальчик ее крепко прижимает к себе, обнял, боится выронить. В пшенично-золотистых опилках копошатся хомяки. Это их семейку вынесли на прогулку – и они пялятся из своего мирка, хоть глазки-бусины, кажется, ничего не узрели.
Убогим сиденьем на колесиках легко и весело, будто велосипедом, управлял уверенный в себе подросток, можно подумать, старший брат. Все знают, его отец – шофер, разбился на своем грузовике. Поэтому его мама такая: то бродит по улице, то мыкается на скамейке у подъезда, пока сын не уводит, как маленькую, домой. Учится в ПТУ. Станет шофером и будет водить грузовики. Он самый смелый во дворе. Если бьют взрослые парни, лишь улыбается, отказываясь унижаться… Сам по себе, одиночка, но все, что говорит или делает, вызывает молчаливое мучительное восхищение. Безногий – его сосед. И он выбрал в друзья калеку. Они смеются и ни с кем больше не делятся своей радостью, она какая-то безразличная ко всему вокруг. Но ребята бежали вдогонку за коляской и ликовали, выпрашивая разрешения посмотреть на хомяков… Банка сверкает на солнце – розовые нежные лапки ощупывают неуловимую поверхность. Долго-долго. Слепцы, скребут, скользят по стеклу. Пока не сползают в опилки.
Потом ему чудилось, что это они гибли, не успевая хоть чем-то запомниться – кроме шустрика, что сбежал из такой же банки, где ублажало обильное угощение в придачу с ватной перинкой. Рыжий, беленький, черный… Всех окрасов, какие только предлагал на выбор магазин, похожий на зоопарк.
Живой товар не отличался разнообразием: рыбки, волнистые попугайчики, морские свинки, хомяки…
В одно и то же время у зоомагазина успевали собраться стайки ребят. Это было, когда он вдруг закрывался посреди дня. И перед открытием волновались, ждали… Уголок природы можно было увидеть еще в зазывном проеме витрины. В первый раз он тоже уткнулся, очарованный, прямо в ее чудесный экран. Там, в пространстве за толстым стеклом, где не чувствовалось даже присутствия воздуха, с благородным спокойствием позировали чучела лесных зверей и птиц. Мертвые и почти неотличимые от живых, даже эти вставленные вместо глаз стеклышки: застывшие, чудилось, они все видели. Ни одной девчонки. Не слышно писклявых голосов. Только нескольких мальчиков привели за руку, не отпускают от себя заботливые мамаши – и возвышаются в окружении ребятни, чужих беспризорных детей. Всерьез волнуются, что дети толкаются; шумят, начиная громко поучать. Но никто их не слушается, кроме собственных отпрысков. Послушание всегда приносит плоды. Что-то дорогое. Наверное, аквариум с рыбками или попугайчиков, что можно получить