Жила-была женщина (сборник). Юрий Безелянский
50-х – начале 60-х годов мы не слышали и не знали слов «гей», «лесбиянка». Конечно, вольный воздух Международного фестиваля молодежи и студентов в Москве в 1957 году принес ароматы загнивающего Запада. Но то было не знание, а слухи, намеки.
Нам, филологам, было полегче. Мы читали «Монахиню» Дидро, «Смятение чувств» Стефана Цвейга. Мы прикасались к тем потаенным глубинам человеческой психики, которые пугали и влекли, завораживали, формировали наше отношение к этим необычным проявлениям человеческих чувств, наше если не сострадание, то сочувствие к переживаемым ими трагедиям. Из глубины веков доносился голос великой Сафо, взывающий к сочувствию и пониманию этих отверженных: «Смертным не дано соперничать с любовью».
Поэтесса Сапфо, или, как привычнее нам, Сафо. Платон называл ее десятой музой:
Девять лишь муз называя,
Мы Сапфо наносим обиду;
Разве мы в ней не должны
Музу десятую чтить?
Последующая история ответила: «ДА!»
Прошли тысячелетия, а муза Сафо жива среди тех,
Кто был ей верен многие века,
Кто звал ее вселиться в облака…
(Игорь Северянин)
От ее сочинений до нас дошло всего несколько стихотворений, однако их влияние на последующую литературу столь велико, что мы не могли не вспомнить о ней, прежде чем начать рассказ о нашей героине. Сафо предчувствовала свою дальнейшую судьбу: «Вспомнит со временем кто-нибудь, верь, и нас!» И вот уже два тысячелетия витает дух Сафо над грешною землей, зовет к любви, в трагический узел завязывая отношения людей.
«Соня меня очень любит, и я ее очень люблю – это вечно», – напишет о Парнок Марина Цветаева. А потом с сомнением: «Есть имена как душные цветы…» И ей же: «Твоя душа мне встала поперек души…»
Они познакомились в доме Наталии Крандиевской (по другой версии – у Максимилиана Волошина) в 1914 году. Марине 22 года, Парнок – 29. Они очень разные. Марина девственно хороша. «Цветком, поднятым над плечами, ее золотоволосая голова, пушистая, с вьющимися у висков струйками легких кудрей, с густым блеском над бровями подрезанных, как у детей, волос, – такой помнит ее младшая сестра Анастасия. – Ясная зелень ее глаз, затуманенная близоруким взглядом, застенчиво уклоняющимся, имеет в себе что-то колдовское. Ее женское только сквозит, только реет…»
София, напротив, не была хороша собой. «Но было что-то обаятельное и необыкновенно благородное в ее серых выпуклых глазах, смотрящих пристально, в ее тяжеловатом, “лермонтовском” взгляде, в повороте головы, слегка надменном, в незвучном, но мягком, довольно низком голосе, – писал Владислав Ходасевич. – Ее суждения были независимы, разговор прям».
Цветаева тоже оставила ее портрет:
Есть женщины. – Их волосы, как шлем.
Их веер пахнет гибельно и тонко,
Им тридцать лет. – Зачем тебе, зачем
Моя душа спартанского ребенка?!
Зачем, зачем?! Этот вопрос переадресуем Марине. Зачем ей, жене и матери, этот «гибельный грех»? Что заставило ее воскликнуть:
Сердце сразу сказало: «Милая!»
Все