Борис Сичкин: Я – Буба Касторский. Максим Кравчинский
выше всей планеты, так он сходил с ума. Он на нее смотрел как на мадонну. И когда он стал министром обороны, первое, что он сделал, – он выпустил ее из тюрьмы. Уже, кстати, было поздно. Практически она умерла из-за лагеря. Такую женщину посадить – гордость России посадить в тюрьму! – это надо быть сумасшедшим…
Георгия Константиновича отличала любовь к искусству. Жуков сам прекрасно танцевал русские танцы. Его дробушки, которые я выучил и потом показывал профессиональным танцовщикам, сложны даже для профессионалов. Жуков всегда с удовольствием слушал певцов и певиц, которые обладали хорошими голосами. Он также играл на баяне. Великолепный баянист ансамбля Ризоль в резиденции маршала в Потсдаме помогал Георгию Константиновичу совершенствоваться. Про Жукова говорили, что он антисемит. Эти слухи могли распускать только неполноценные евреи. Жуков был русским в самом лучшем понимании этого слова. В ансамбле работал солистом хора Яша Мучник. Он был бывшим кантором[7] с прекрасной школой. Его голос драматического тенора со слезой в голосе нельзя было слушать равнодушно. Когда маршал впервые его услышал, он был покорен. Мучник помимо своего таланта был на редкость добрым, отзывчивым, бескорыстным человеком. Все его любили и уважали, включая антисемитов. Яша был типичным евреем: глаза навыкате с грустью всего еврейского народа. Нос не перепутаешь с русским, ноги иксом и, глядя на его походку, было такое ощущение, что у него две левые ноги и две правые руки. Короче, он даже со спины был похож на еврея.
После выступления Жуков подозвал его к себе и, усадив рядом, на место маршала Рокоссовского, весь вечер не отпускал. Яша робко пытался что-то сказать маршалу, но Жуков успокаивал Яшу: “Не волнуйся, сиди спокойно, пусть он погуляет”. Солдат-еврей Яша Мучник весь вечер просидел тесте с маршалом. Вот таким он был “антисемитом”.
Когда кончилась война, Жуков в городе Потсдаме занимал огромный дом, где была его резиденция.
Из нашего ансамбля выделили группу солистов, которая обслуживала приемы у маршала. В эту группу вошел и я как ведущий.
Для иностранцев мы считались самодеятельностью. Мол, как только заканчивали в окопах стрелять, так сразу начинали петь и плясать. Короче – любители, как и весь советский спорт.
Однажды на приеме в честь английского фельдмаршала Монтгомери танцовщик Миша Виленский сделал головокружительный трюк. Монтгомери подошел к нему и с недоверием спросил:
– Неужели можно воевать и отрабатывать такие сложные трюки?
Я ответил за Виленского:
– Мы работали над собой не тогда, когда шел бой, а когда на фронте было затишье.
Мне показалось, что фельдмаршал мне не поверил. Но Жуков в знак одобрения мне улыбнулся.
Во время войны наша бригада артистов выступала у разных генералов по разным случаям, и всегда мы находились в передней, далеко от банкетного зала. И когда гости наговорятся, поедят и напьются, тогда приглашают нас, скоморохов, чтобы мы, голодные, их веселили. Маршал Жуков поломал эту традицию. И мы были
Ведущий богослужение в синагоге, певец.