Просто Саша (сборник). Сергей Баруздин
Сережками называется? Вот и не знаешь!
Ленька опешил: он не знал.
И откуда ему было знать! Он и название-то «Сережки» вроде не слышал. Знал, что бабушка живет где-то в деревне, что рядом есть речка. Нара называется. А Сережки…
Вот, например, все испанские города и провинции, где шла борьба республиканцев с франкистами – Мадрид, Толедо, Валенсия, Гвадалахара, Астурия, Каталония, – он знал. Всех героев-пограничников, начиная с Карацупы, знал. И всех стахановцев и летчиков, совершивших дальние беспосадочные перелеты на Дальний Восток и в Америку, не говоря уже о челюскинцах и папанинцах. Не только по фамилии, но и по имени-отчеству. Футболистов «Торпедо», «Спартака» – тоже. Даже там разных иностранных представителей в Лиге Наций. Все высоты у озера Хасан: Безымянная, Черная, Богомольная, Заозерная, Пулеметная Горка, Междорожная…
Знал, наверное, потому, что любил читать газеты – взрослые, не только «Пионерскую правду».
А что Сережки! Про Сережки в газетах не писали. И бабушке в Сережки ему писем писать не приходилось.
Летом бабушка, верно, иногда гостила у них в Москве, а порой и зимой, к Рождеству, а точнее, к Новому году приезжала!
– Думаешь, из-за березкиных сережек? – продолжала Елка. – Вот и нет, хотя и много у нас берез вокруг. Просто помещик у нас тут жил один, в нашей школе, только до революции это было. Так, говорят, чудаковатый… Всех детей своих Сережками называл. А у него одни мальчишки и нарождались. Шесть детей, и все мальчишки! Вот и повелось – Сережки!.. Так папа мне объяснял. И мама. Вот!
– Интересно! – не выдержал Ленька, в самом деле пораженный неожиданным открытием. Но подумал о другом.
«Папа», «мама». Это смешно! Елке тринадцать лет, немаленькая уже, а говорит, как маленькая. Ленька никогда бы так не мог сказать: «мама», «папа». Ну, уж лучше: «мам», «пап»… Или «мать», «отец», когда говоришь о родителях с ребятами.
И все же почему она, приземистая, коренастая, не похожая ни на елку, ни на палку (уж скорей Ленька был в ее глазах палкой), зовется Елкой, не понял.
Ленька был почти на голову выше Елки. Но оказалось, что это ничего не значит. Он робел перед ней, краснел, как перед старшей. Куда делась московская самоуверенность? Наверное, потому, что она болтала без умолку. И спрашивала. И знала больше его. А ведь была одноклассница и, уж если говорить о возрасте, на два месяца моложе Леньки.
– Елка? – Она улыбнулась, и ее длинные выгоревшие ресницы зашевелились, как мохнатые гусеницы. – Мама когда-то так назвала. Она русская у меня… Так и повелось – Елка! Все привыкли…
– Почему русская? – не понял Ленька. – А какая же еще?
– Папа у меня эстонец. Только обрусевший, – пояснила Елка. – Хочешь, Анкой зови или Аней. Так тоже можно. Только на самом деле меня Эндой зовут, через «э» оборотное. Это по-русски значит «своя»… Вот!
Леньке казалось, что она обыкновенная деревенская девчонка. Ходит босиком. Лицо с веснушками. Выгоревшие волосы и куцые косы. Даже глаза круглые, большие и, сразу видно, не голубые, не серые, не карие, а выгоревшие,