След лисицы на камнях. Елена Михалкова
зачем вы стали привозить к себе бомжей? Из жалости?
– Какое там! – живо отозвалась старуха. – Терпеть их не могла!
Макар от изумления чуть не поперхнулся.
– Угощайся. – Она придвинула к нему пузатую сахарницу. – Рафинад сладкий, не то что нынешний. А с бездомными вот какая история вышла…
Она задумалась, переплетя пальцы в замок. Илюшин украдкой наблюдал и думал: какое все-таки незаурядное лицо – умное, волевое. Волосы седые, но густые и длинные – не зря она заплетает их в косу. Красивая старуха. И на удивление грамотная, живая речь.
– Овдовела я рано, – сказала Нина Ивановна. – Степан мой умер быстро. При той болезни, которая в нем гнездилась, это был царский подарок. Правда, это я уже позже поняла, когда поумнела, а в то время чуть не свихнулась от горя. Кто у меня был, кроме него? – Худякова начала загибать пальцы. – Во-первых, мамочка моя. Добрая, нежная, я от нее за всю жизнь слова злого не услышала. Во-вторых, отец. Нас у него три дочери и один сын. Сильный был, добрый, учил меня всему, что знал сам, только до тяжелой работы не допускал. В-третьих, Зоя с Леной и Алешка, младший. Мы в нем души не чаяли! Таким он рос чудесным мальчишкой, ну просто подарок, а не ребенок. Зойка была веселая и хорошенькая, такие обычно бывают счастливы, Лена – строгая и красивая, улыбалась редко, но если улыбнется, ходишь как поцелованный. Ты сейчас сидишь и думаешь, что я тебе сусальную картинку рисую, да?
– Нет, Нина Ивановна.
– Ты подожди! У меня фотокарточка есть. Я ее берегу как зеницу ока.
Худякова легко поднялась и выдвинула ящик буфета.
– Вот, смотри.
Фотография поразила Илюшина. Это был профессиональный портрет большой семьи. Молоденькая Нина смотрела в камеру – выражение такое, будто вот-вот расхохочется, спрыгнет со стула и умчится босиком, сбросив надоевшие туфли.
– Какой же это год?
– А вот на обороте написано… тысяча девятьсот пятьдесят восьмой. Значит, мне тут, дай сообразить… ага, пятнадцать. Снимал нас Ильясов, вот и подпись его. Он затеял что-то вроде любительской этнографической экспедиции. Ездил по окрестным селам, снимал людей и их дома, песни записывал. Первый раз побывал у нас в пятьдесят восьмом, второй – тридцать лет спустя или чуть меньше. У меня, как видишь, фотокарточка осталась от первого его визита. Он не всем делал такой подарок.
– А от второго?
– Ильясов старенький уже был. Кажется, опостылело ему это дело. Я его и не видела, не хотелось мне с ним встречаться. Но ты на карточку-то смотри, смотри! Видишь – это мамочка моя, она всегда улыбалась. Вот это Зойка, на ней любимое платье в розочку. Лена фотографироваться не хотела, Алешка ее развеселил. Красивые, а?
– Очень, – признал Илюшин. – У вас прекрасная семья, Нина Ивановна.
– Чаем ее не залей. Они и без того у меня желтеют от времени, чисто папуасы.
Она ласково погладила фотографию и с той же интонацией сказала:
– Значит, папа мой умер прямо на поле через восемь лет после того, как Ильясов посадил нас перед своей камерой. – Нина Ивановна загнула один палец. –