Фуэте на Бурсацком спуске. Ирина Потанина
идет мостик. Под ним софиты. – Григорий озвучивал то, что в первую секунду после падения Нино́ крутилось в мыслях у Морского. – Представьте, Нино́ пришла проверить арлекин. Стоит на мостике. Шарф свесился к софитам. Представили? – Гельдфайбен галантно держал одну руку за спиной, а другой жестикулировал так, будто рисует описываемую картину в воздухе. – Теперь смотрите, что за неприятность! Шарф зацепился за софиты. Нино́ нагнулась и неловко оступилась. Все это очень вероятно. В самом деле! Упала с мостика на софиты, но, пока летела, зацепившийся шарф стянул ей шею. Задушилась собственным шарфом, как босоножка Айседора. А? Так почему убийство, друже?
– Тот шарф… – Морской, опять припомнив жуткий шрам и переломанную шею, содрогнулся, – …тот шарф был не из ткани. Он бумажный. В реквизитной и сейчас стоит рулон бумаги для искусственных цветов. На вид – как ткань, по качеству – салфетки. Нино́ при мне отрезала кусок себе на шарф. И так гордилась! Мол, и красиво, и без затрат. «Одна беда – чуть где зацепишь, рвется. А если намочить, то раскисает. Менять такие шарфы придется слишком часто!» Я очень хорошо все это помню. Тот шарф не может задушить. Он рвется даже от случайного вздоха….
Кроме общественной и литературной деятельности, Григорий был еще и штатным корреспондентом в «Коммунисте», поэтому, заслышав такие подробности, мгновенно оживился.
– Я, кстати, передал сообщение себе в «Пролетарий», но о бумажном шарфе еще никому не рассказывал, – осторожно намекнул Морской.
– Вас понял! – включился Гельдфайбен и попятился к выходу. – Пожалуй, мне пора. Дух журналиста требует свободы. Пойду немедленно засяду за заметку.
Морской, который, именно этого и добивался, удовлетворенно кивнул. Под руку весьма кстати подвернулся направляющийся к выходу Анчоус со своей буфетной тележкой.
– Вы прям на всех постах сегодня, – улыбнулся ему Морской и взял бутылку лимонада.
– А обычно, можно подумать, не на всех? – фыркнул Анчоус, ощупывая карманы в поисках сдачи. Разумеется, в тот момент, когда старикашка заявил, что сдачи нет, дверь директорского кабинета распахнулась, и Морского позвали внутрь…
Разговор складывался прескверно. Не спасало – а может, даже вредило делу – и то, что инспектор оказался журналисту хорошо знаком: Илья Семенович Горленко, дядя Коли и давний начальник Морского собственной персоной.
По-хозяйски забросав директорский стол своими бумагами, он, уперев локти в столешницу и вцепившись длинными пальцами себе в виски, зачитывал что-то из ближайшей папки. Недобро глянув из-под косматых бровей, он бросил короткое: «Садись», потом схватил графин, наполнил стакан водкой и пододвинул к краю.
– Пей! Разговор будет долгим.
Морской отрицательно помотал головой. Помянуть Нино́ он собирался иначе. Пожав плечами, Илья налил себе. На донышко. Выпил, утер рукавом губы. Опять уставился в папку на столе. Пауза становилась невыносимой.
– Таак, – протянул он наконец. – Давай начистоту,