Сюртук. Вячеслав Кеворков
и присела опять на лавку. – Ведь он не может сказать, что с ним происходит.
Федор махнул рукой.
– Говорить ему не обязательно, я и без него все знаю. У него от потери крови сейчас жажда. Сам он пить не может, значит, нужно поить его.
– Это что ж, вы всю ночь с ним сидеть будете?
– Я бы и три просидел, только бы его выходить. Понимаешь, он боец настоящий. Такой маленький, а от двух волков отбился. Это же надо такой характер иметь!
– Да, редкий случай.
Жеребенок захрипел. Федор поднялся, взял бутылку и стал поить его.
– Надо, чтобы он побыстрее крови наработал, хотя бы часть из потерянной.
– Вот что, Федор Федорович, – Груня решительно встала и не менее решительно объявила, – сегодня я остаюсь здесь. Одному вам трудно всю ночь не спать. Будем по очереди жеребчика выхаживать. Я только пойду маму предупрежу, чтоб не волновалась.
Все произошло так быстро, что Федор не успел среагировать. Он растерянно смотрел на Груню, подыскивая наилучший вариант ответа на неожиданно смелое предложение. Взгляд его остановился на длинном ряде перламутровых пуговиц, нашитых на ее кофточке так близко одна к другой, что они образовывали нечто, похожее на гирлянду, спускавшуюся от подбородка вниз и исчезавшую за широким поясом юбки, крепко обтягивавшем талию. Несколько пуговиц в верхней части гирлянды не выдержали внутреннего напора, вылезли из петель и обнажили часть вырвавшейся на свободу девичьей груди.
Груня поймала взгляд Федора, но исправлять дефект, образовавшийся по воле случая во внешнем облике, не стала. Она лишь озорно улыбнулась, легко развернулась на одной ноге и направилась к двери, бросив напоследок:
– Я мигом. Скоро вернусь. Вы только дверь не запирайте.
Федору очень захотелось дотронуться рукой до ее тела. Чтобы скрыть смущение, он поспешно открыл дверь и выпустил гостью вместе с клубами теплого воздуха в морозную ночь.
– Может быть, тебя проводить? А то смотри, темень какая, как бы кто…
– Я тут дома, – почему-то обиделась Груня.
Как и обещала, она вернулась скоро с морозным румянцем на щеках, крынкой топленого молока и ржаными лепешками в руках.
– Не голодать же нам? А молоко и жеребчику полезно будет. – Она выложила все принесенное на стол. – Поужинаем, и вы спать ложитесь. День тяжелый был, такую ношу на себе тащили! Я пока за раненым поухаживаю. А когда проснетесь, меня смените. Потом я посплю. Так и будем по очереди отдыхать, пока он не поправится.
Уверенность Груни в том, что жеребенок выживет, повлияла на Федора успокаивающе. Он сел на лежанку, сработанную своими руками и попробовал для приличия возразить доброй фее, которую обрекал на бессонную ночь, но при виде подушки тут же рухнул на лежбище.
Проснулся он, когда уже взошло солнце. Груня почти бесшумно передвигалась по комнате, неторопливо накрывая на стол. Она растопила печь. По всему дому распространялся живительный запах теплого хлеба и еще чего-то милого и знакомого Федору по тем временам, когда были живы его родители.
Открыв