Ночной нарушитель (сборник). Валерий Поволяев
пружинисто распрямился.
Все тело его, весь он сам, каждая мышца, каждая клеточка мозга, каждая жилка и нерв были нацелены на одно – на поиск. На поиск того человека, который нарушил границу. И ничто иное, никакие другие дела для Корякова сейчас не существовали. Их просто не было, они исчезли – и Коряков и Лебеденко вырубили их из себя.
– Петя, приглядывай за спиной, за тылом, за инженерной полосой, – предупредил лейтенант напарника, – а я буду прощупывать низ, берег реки. Этот гад не должен уйти далеко. Снег не даст ему далеко уйти… Слишком много снега.
Прошли метров десять и остановились вновь. С небес, из черного невидимого прорана принесся хрипучий ветер, шлепнулся на землю так, что она дрогнула, срезал с сугробов отвердевшие стеклистые макушки, вывернул наружу хрустящую холодную мякоть. Сделалось холодно. Очень холодно.
Лебеденко хрупнул ногами – снег у него под подошвами оказался голосистым, как под «шишигой», и лейтенант, поморщившись, поднял руку:
– Тихо!
Лебеденко похлопал глазами, вытянул шею.
– Ну? – спросил он шепотом. – Есть что-нибудь, товарищ лейтенант?
– Тихо! – вновь шикнул на него Коряков.
Хрипел ветер, в небе, над самыми головами людей, что-то гулко хлопало, будто с невидимой крыши снесло лист железа, он повис на одном гвозде и теперь пытался сорваться и улететь на землю. Гвоздь оказался упрямым, лист железа держал прочно, металл бесполезно, хотя и гневно, погромыхивал, рвался, устремляясь к надежной тверди, хлопал свободным краем, но ничего поделать не мог.
– Слышите, товарищ лейтенант? – Лебеденко вновь нетерпеливо захрумкал снегом.
– Тихо! – лейтенант поморщился. – Ты чего, Петро, своего слуха не имеешь?
– Имею, только он не такой острый, как у вас.
– Петро, не зарывайся. Я очень не люблю подхалимажа.
– А я и не подхалимничаю. Напрасно вы, товарищ лейтенант… – в голосе контратника не было ни заискивания, ни веселья, ни уныния, никакой игривости, с которой солдаты часто уходят на задания, ни нервности – ничего, в общем, не было, – ровный голос, в котором даже досада отсутствовала. А досада должна быть. Ведь Новый-то год, сам праздник, сорван.
Ни одного постороннего звука в пространстве не было – только хрип ветра, переворачивающего тяжелые пласты снега, скрип ледяной крошки под ногами, тявканье каких-то зверюшек у излучины реки – может быть, даже собак, прибежавших сюда из китайского города, либо лисиц, выгнанных голодом из нор, – все остальное исчезло. Напряженное лицо лейтенанта приняло недоуменное выражение.
– Пропал, – проговорил он удивленно, – будто сквозь землю провалился. Куда же он подевался? Я же слышал его… слышал!
– Может, почудилось?
– Почудиться девочке мальчик может, Лебеденко, а тут – дело совсем иное, серьезное.
– Понял, товарищ лейтенант!
– За мной!
– Есть «за мной!» – автоматически повторил Лебеденко, кашлянул в кулак – вышло, как ему показалось, очень остроумно.
Коряков