Истинный борец. Александр Сергеевич Мильченко

      Никите было 40 лет, когда он впервые задался вопросом, зачем он живет. Этот вопрос он задавал не с тем сильным желанием найти ответ, а с непониманием и отчаянием на душе. Он не находил в себе сил ответить на него. Все было как в тумане. Он запивал свое горе водкой, все сильнее жалел себя и все хуже соображал. Ему казалось, что сама жизнь остановилась. Он не видел никакого разумного смысла ни в своей, ни в любой другой жизни.

      Никита был так же одинок, как в свои 18 лет. Он жил для себя одного, но только раньше было хорошо и радостно. А сейчас что?

      У него не было семьи. Сын ненавидел его, родители презирали. Всему этому была причина его пристрастия к пьянству. Из-за алкоголя и табака он сильно постарел. Он выглядел болезненно, много старше своих лет.

      Одиночество с каждым днем все сильнее угнетало его. Никиту стали посещать мысли о самоубийстве. Мысли эти были слабые, неясные, но ужасные в своем появлении. Он не знал как справиться с ними, хотел убежать от них. Он не по своей воле вызывал их в своем сознании. Невозможность убежать от мыслей делала их сильнее и могущественнее в его глазах, и страх перед ними только увеличивался.

      Хоть ему было страшно, и не было видно никакого просвета, он все-таки хотел жить. Какая-то внутренняя могущественная сила не позволяла сделать ему глупость.

      Каждый день он только и делал, что пил и боялся.

      Никита перестал брать в руки острые предметы, выкинул с квартиры все веревки, чтобы не повеситься. Он боялся находиться один. Со временем мысли о самоубийстве невольно сменились вообще мыслями об убийстве. Никита стал бояться находиться рядом с другими людьми.

      Желая хоть как-то отвлечься, он иногда выходил на прогулку.

      Однажды гуляя по парку его взгляд упал на висевший неподалеку плакат с десятью заповедями Моисея. Взгляд его сразу сосредоточился на шестой заповеди, в которой говорилось: «не убей». Эти два слова были для него как камень с души.

      Когда мысли об убийстве вновь посещали его, он коротко говорил: «Сказано – не убей». И мысли эти покидали его.

      Как-то раз на Никиту обрушился безжалостный поток скверных мыслей, которому он не мог противиться. Когда ему стало невыносимо страшно, он, сам того не ожидая, стал молиться Богу. Вначале он сильнее прежнего испугался этого внутреннего обращения к Нему. Он считал себя атеистом, и потому отрицал всякую религию, считая ее мистическим делом, на котором наживаются богачи. Но это его обращение настолько охватило его существо, как будто пробудило от спячки, зажгло давно угасший огонек света, и дало сил и надежду, что он обрадовался настолько сильно, что не мог удержать ни слез, ни смеха. Он плакал от того, что был мертв, а смеялся потому, что теперь как будто ожил. Был во тьме, а теперь покрылся светом.

      Он не переставая разговаривал с Богом обо всем, что беспокоило его самого. Чем больше он говорил с Ним, тем ему становилось спокойнее. И больше ничего не нужно было. Разговаривая с Богом, думая о Нем, Никита точно не знал, правильно он делает и понимает. Главное, что так ему становится хорошо. Ему никогда не было так хорошо как сейчас! Никите даже показалось, что жизни раньше и не было, а было лишь подобие ее.

      Он с утра до вечера думал о Боге, говорил с Ним. Ничего в жизни не было ему так важно, как Он. Разговоры с Ним единственно давали смысл его жизни; но Никита вполне не осознавал этого, ему было просто счастливо.

      Он перестал пить, и светился от радости как никогда.

      Такие изменения сразу заметили близкие. Никита стал добр, заботлив и общителен. Он начал обращать внимание на мелочи; даже в них он видел проявление Божьей силы. Его волновало только одно: не потерять это внутреннее состояние спокойствия и беспредельного блаженства. Он находил в добрых, безвозмездных поступках, которые он совершал не только семье, но и прохожим, совсем неизвестным людям, – он находил в них все увеличивающуюся радость в своей душе и желание делать больше добрых дел.

      За месяц Никита совсем преобразился и стал до неузнаваемости другим человеком. Беспричинный страх, жуткие мысли о самоубийстве сами собой покинули его. Мысли стали просты и светлы. Мрак стал светом. Никите даже стало казаться, что такое возвышенное состояние у него всегда было и будет. Теперь он стал жить для того, что единственно давало смысл его жизни, что единственно смогло вылечить его, – теперь он стал жить для Бога. Он находил в этом смысл своей жизни. Все, что ранее было непонятно Никите, стало ясно и просто; то, что ранее было скрыто от него, стало видно; где раньше ему было тяжело, стало легко; где было неровно, стало ровно. Он считал свое перевоплощение настоящим рождением, а точнее воскресением того, что всегда, с самого рождения было в нем хорошего и доброго.

      Теперь Никита жил в служении Богу и людям. Он ел и пил, спал и бодрствовал ради одного лишь служения.