Последний часовой. Ольга Елисеева
замужем за человеком сильно старше себя, нелюбимым, но богатым и достойным. Он проводил с ней мало времени, хотя перед свадьбой, казалось, души не чаял. В письмах Мари томилась и по секрету говорила, что муж неровен: то осыпает ласками, то угрюм и нелюдим, а минутами несносен. Свалил на нее хозяйство, сам в разъездах. А она то на кухне, то в конюшне, ведет расходы, пробует еду для слуг… «Это эшафот, дорогая Элиза, настоящий эшафот», – писала тогда кузина.
Мари внесли в гостиную, положили на диван, стали разматывать шали, платки, шарфы, стягивать шубы, чулки, брызгать водой в лицо, тереть виски уксусом. Лиза встала у печки, наблюдая за копошением родных. Мать, призвав няньку Александрины и доктора Хатчинсона, в другой комнате занималась ребенком. Все знали, что делать. Или за суетой скрывали испуг. Одна графиня Воронцова снова впала в оцепенение, глядя на измученное, подурневшее лицо гостьи. После пережитого и двадцать лет не красили Мари. Чернявая, смуглая, с мягким широким носом и ямочкой на волевом подбородке, она не могла назваться хорошенькой. Но, по мнению Лизы, была мила той особой, домашней прелестью, которую безошибочно угадывает в женщине опытный глаз. Ее уловил когда-то Пушкин. Не прошел мимо и Серж Волконский – прожженный волокита столичных салонов, на четвертом десятке возмечтавший о простушке из деревенской глуши.
Лучше бы ей не знать его! Лиза отвернулась. Всех их, как котов, тянет на чистое!
Три месяца назад Мари родила. Раевские писали из Болтышки, что схватки были тяжелыми, без доктора и повивальной бабки. Сразу после горячки началось воспаление мозга, и кузина долго оставалась в беспамятстве. Звала Сержа. Не замечала близких. Не спрашивала о сыне, кроватка которого стояла рядом. Чудом ей удалось выкарабкаться. Между тем Волконского арестовали, и он отправился в Питер, не повидав жены с младенцем.
По всем подсчетам, Мари должна была сейчас еще только поправляться. Как она попала из имения родителей в Белую Церковь? Зачем?
– Ну и кто тебя отпустил, блаженная? – Старая графиня с ребенком на руках вступила в гостиную. Ее властный голос и могучая фигура подействовали на всех успокоительно. – Знамо дело, ты ведь могла и дитя угробить.
Мари с трудом села на диване, одной рукой держась за его спинку, а другой стягивая с головы последний чепчик.
– Папа́, Александр и Николай в Петербурге. А мама́ избегает со мной видеться. Из-за Сержа.
– Я всегда говорила, что Софья никудышная мать, – заявила Браницкая, не выносившая жену бородинского героя. – Вздорная она. И упрямая. При чем тут твой муж? Не у него горячка.
– Я ехала к вам просить о помощи. – Мари с трудом перевела дух. – От меня до последней минуты скрывали правду об ужасном положении Сергея. Теперь же, когда я знаю…
Все в комнате напряглись. Даже горничная, вошедшая с серебряным чайником на подносе, предпочла ретироваться, чтобы не мешать господам.
– О, я