Ложь Гамлета. Игорь Савельев
голос которого – и это тоже стало особенно заметно сейчас – ну никак не годился для такого зала. Валера морщился, поправляя наушник и, видно, понимая, что скромненькой пушкой это не поймаешь. Надо было сразу выдвигаться в первые ряды, но кто же знал. Гремио хрипел, хрипел, хрипел. То, что лозунги он чередовал с какими-то песнопениями (Олег разобрал: «С нами Иоанн!»), тоже пониманию не способствовало. Выкрики не-песенные были посвящены, кажется, тому, что это наша история, и мы не позволим либерастам, инородцам…
Олег больше следил уже не за сценой, где безнадежно, а за седой головой. Коноевский не шелохнулся. Вокруг него бушевало море. Кто-то куда-то бежал. Дали свет.
Продолжая хрипеть, Гремио достал из своих мешков два больших стеклянных сосуда, молоток, торжественно тюкнул, и по залу прокатилось: а-ах. Какие-то дамы уже пробирались к выходу. Что это у него – было почти неразличимо из-за огней рампы, отсвечивающих в стекле, Олег-то, конечно, знал: час назад в студии Гремио долго, подробно и как-то со смаком демонстрировал заспиртованных младенцев. Невинный вопрос Олега – «А где вы их взяли?» – вызвал нервную реакцию героя, потому что не укладывался в логику его повествования. Логику и без того непросто было понять. По крайней мере, отправной точкой служило что-то в духе «На руках Ельцина – кровь тысяч русских нерожденных детей», но при чем тут, опять же, Ельцин, Олег уже и не пытался проследить. Гремио в студии сбился, сначала пытался продолжить про хаос девяностых, потом – огрызнуться, типа, а какая вам разница, сейчас много коммерческих кунсткамер, потом потребовал все сначала, – сложный клиент. Сейчас ему тем более вряд ли удалось объяснить залу, что это младенцы и что кровь тысяч…
Тем не менее, оцепенение, наконец, спало. Половина зрителей повскакивала с мест, кто-то заорал «Милиция!», кто-то из коноевского окружения вел себя более хладнокровно и начал выводить людей по секторам. В планах все было более стройно, но сейчас, кажется, все испугались химической атаки, теракта, чего-то такого – постороннего. То есть акция Гремио имела почти обратный эффект: защитник традиций и, в общем, государственности, он выглядел сейчас как фанатик-террорист, чего-то сам испугавшийся, сжатый, зажатый, затравленный в богатом театральном свете: будто разбив банки, он разом улетучил слова. Он, можно сказать, покорно дождался охраны и позволил себя увести, смиренный вдруг маленький человечек. Со всех сторон Олега и Валеру толкали, в гвалте звучало что-то про вызванную полицию, и, в общем, надо было делать всё быстро. Тем более, наблюдая за глупым перфомансом, Олег прохлопал ушами главное. Когда он перевел взгляд на седую голову, ее уже не было. Коноевский исчез, ушел, убежал, увели. Черт. Ладно.
Вообще, конечно, для «творческих задач» Олега сам Коноевский был бесполезен. Как это ни странно для героя документального фильма. Не странно. Говорят, что когда Элвиса нашли мертвым в ванне, его продюсер (кто это был? – в голове Олега вертелось неуместное «Айзеншпис», хотя почему «неуместное») сказал: