Омертвение. Багренные Небеса. Ярослав Толстов
затрясся, словно сквозь него пропускали электрический ток.
– Ты нашла себе глупого мужа и рисуешь глупые картинки! Почему мне должно быть хорошо?! Мазюльки – занятие для дураков! Ты должна работать!
Он говорил едва слышно, но Наташе казалось, что он кричит во все горло. Неожиданно на нее накатила обжигающая волна ярости, захотелось вцепиться деду в горло и давить, давить…
Никто меня не бил в детстве – только ты.
Она протянула руку, чтобы забрать картину, но дед крепко вцепился в нее, и когда Наташа дернула, уголок листа оторвался и остался в узловатых старческих пальцах, и эти пальцы тотчас сжались, с легким шелестом сминая часть картины в бесформенный комок. Девушка вздрогнула, словно кусок вырвали не из картины, а из ее тела.
– Я ухожу, – сказала она едва слышно и повернулась к двери. Потом спросила, глядя в темный проем и слыша, как сзади по телевизору рассказывают о преимуществах одного моющего средства перед всеми остальными: – Деда Дима, по идее, старость подразумевает мудрость. Ты можешь мне сказать, что такое зло?
– Ты, – пробурчал дед сзади и скрипнул кроватью.
– Я спрашиваю серьезно. Ты знаешь?
– Ты рисуешь глупые картинки и задаешь глупые вопросы! Зло там, где люди! Ты такая же дура, как и твоя мать! Уйди! Когда ты образумишься и бросишь своего альфонса, может, я поговорю с тобой! Займись работой! – теперь в голосе деда страх звучал настолько явственно, что ей самой стало страшно. Дед был постоянен, и то, что он говорил сейчас, было тем же, что он говорил и много лет назад, но она никогда не видела, чтобы он чего-то боялся – ему просто было на все наплевать. Что с ним случилось? – Уйди, я хочу смотреть телевизор! Ты всегда мне мешаешь!
Она повернулась и пристально посмотрела на деда. Блеклые глаза за стеклами очков широко раскрыты, и в них то ли страх, то ли боль. Запавший рот устало дрожит, пальцы суетливо бегают по краю одеяла, лицо в тенях и морщинах. Сейчас дед казался каким-то ненастоящим и словно растворялся в своей комнате, среди своих вещей – он и сам был какой-то древней вещью, почти никогда не покидавшей этой комнаты. Дед обладал великой способностью – он умел быть одиноким.
– Что с тобой стало, деда Дима, – спросила Наташа тихо. – Я всегда хотела это знать. Почему ты так ко мне относишься? Ты ведь любил папу и Светку, я знаю. А я? Как же я? Чем я хуже?! Я делала для тебя все, что могла, ты живешь на мои деньги! Что тебе еще надо?! Почему ты ведешь себя, как старая сволочь?!
– Не смей так со мной разговаривать!!! – завизжал дед, брызгая слюной. Его ноздри раздувались, лицо побагровело, принимая даже какой-то фиолетовый оттенок. Он схватил подушку и швырнул ее в Наташу, и подушка, не долетев, упала на пол. – Пошла вон, дрянь! Пошла отсюда!
– Да я в жизни больше к тебе не зайду! – крикнула она, уже не заботясь о том, что ее могут услышать мать и тетка, выскочила из комнаты и хрястнула дверью