Острова и море. Эрнест Хемингуэй
рабль, он выдержал три урагана. Высокие кокосовые пальмы, искривленные регулярно дующими пассатами, дарили благодатную тень, а от двери, выходящей на океан, крутой спуск вел к песчаному берегу, омываемому Гольфстримом. Когда не было ветра, вода здесь казалась совсем синей. Но стоило ступить в нее, как от россыпи белевшего под ногами песка она становилась зеленой, и тень от большой рыбы можно было видеть задолго до того, как она приближалась.
Здесь было приятно и безопасно купаться днем, но только не ночью. Тогда к берегу подплывали на охоту акулы, и тихими ночами с балкона можно было слышать шум бьющейся в агонии рыбы, а спустившись на берег, увидеть на воде фосфоресцирующие отблески битвы. Ночью акулы не ведали страха, и все живое трепетало перед ними. Но днем они держались далеко от белого песчаного пляжа, и лишь изредка на приличном расстоянии можно было различить их неясные силуэты.
В доме жил Томас Хадсон. Он был хороший художник и бо́льшую часть года работал здесь, на острове. Когда достаточно долго живешь в этих широтах, смена времен года становится не менее важной, чем в других местах, и любившему остров Хадсону не хотелось пропускать на нем ни весну, ни лето, ни осень или зиму.
Иногда лето бывало слишком жарким, это случалось, когда август стоял безветренным или когда в июне или июле ослабевали пассаты. Ураганы могли нагрянуть в сентябре, октябре или даже в начале ноября, а шальной тропический шторм – в любое время начиная с июня. Но и в сезон ураганов были дни, когда погода стояла отличная.
За много лет Томас Хадсон достаточно изучил тропическую погоду и мог задолго до предостережений барометра по одному взгляду на небо определить, стоит ли ожидать надвигающуюся бурю. Он знал, как определить характер урагана и какие меры предосторожности надо принимать. Он также знал, что значит пережить ураган вместе с другими жителями острова и как сильно сближает людей разгул стихии. И еще он знал, что бывают ураганы такой силы, в которых ничто не может уцелеть. И если на его веку будет такой ураган, думал он, хорошо бы находиться здесь и погибнуть вместе с домом.
Сам дом походил на корабль. Построенный так, чтобы противостоять бурям, он словно сросся с островом, став с ним одним целым; все его окна выходили на океан, в доме всегда гулял ветерок, и даже в самые жаркие ночи здесь отлично спалось. Чтобы прохлада дольше сохранялась, дом выкрасили в белый цвет, и в летние дни он был хорошо виден издалека с моря. Дом возвышался надо всем, если не считать ряда казуарин – эти высокие темные деревья первыми замечаешь, приближаясь к острову. Но потом сразу обращаешь внимание на белый массив дома. А по мере приближения к берегу видишь уже весь остров с кокосовыми пальмами, дощатыми домиками, белой береговой линией и густо поросшей зеленью южной частью. Не было ни одного случая, чтобы Томас Хадсон не испытал счастья при взгляде издали на этот дом. Он привык думать о нем в женском роде, словно тот был теплым лоном, так английские моряки говорят о корабле[1]. Зимой, когда дули северные ветры и становилось по-настоящему холодно, в доме было тепло и уютно, потому что в нем имелся камин – единственный на острове. Большой, открытый камин – Хадсон топил его выброшенным на берег плавником.
У южной стены дома он сложил целую кучу плавника. Некоторые из выбеленных солнцем и отшлифованных ветром и песком разномастных кусков дерева так ему нравились, что он с трудом бросал их в огонь. Впрочем, после шторма на берегу оставалось так много этого добра, что со временем Хадсон привык получать удовольствие, сжигая даже любимые куски. Он знал, что море создаст еще, и холодными вечерами сидел в большом кресле у камина и читал при свете лампы, стоявшей на грубо сколоченном столе, временами отрываясь от чтения, чтобы прислушаться к вою ветра за окном, грозному шуму морского прибоя и посмотреть, как сгорают в огне крупные белесые поленья.
Иногда Хадсон гасил лампу, ложился на ковер и следил за цветовыми переливами в тех местах, где сгорали морская соль и песок, пропитавшие дрова. Он лежал на полу, его глаза были вровень с очагом, и когда он видел, как пламя отпускает дерево, ему становилось и грустно, и радостно. Горящее дерево всегда вызывало в нем такие чувства. Но когда горел плавник, у него все в душе переворачивалось. Хадсон думал, что, наверное, нельзя сжигать то, что слишком нравится, но вины при этом не испытывал.
Лежа на полу, он чувствовал себя неуязвимым для ветра, хотя тот разгуливал в нижних углах дома, гнул островную траву, разметывал морские водоросли и взрыхлял песок. Пол дрожал от ударов прибоя, и Хадсон вспоминал, как давно, еще в молодости, вот так же дрожала под ним земля от залпов тяжелых орудий.
Зимой камин был незаменим, и в остальные месяцы Хадсон, зная, как тот пригодится в холодную погоду, любовно поглядывал на него. Зима была здесь лучшим временем года, и каждый раз он с нетерпением дожидался ее прихода.
Прошла зима, и уже подходила к концу весна, когда сыновья Томаса Хадсона приехали в этом году на остров. По уговору все трое должны были встретиться в Нью-Йорке, там сесть на поезд и уже из Мейнленда лететь к отцу. Но, как обычно, возникли сложности с матерью двоих младших. Ничего не говоря их отцу, она запланировала поездку в Европу, где намеревалась
Английское «ship» (корабль) – «она», то есть женского рода.