Дыхание. Книга вторая. Ефим Бершадский
сосед чуть привередлив, его форме не хватает хорошего ногтя, но… Заботы бала многочисленны как гадания святок, их перечисление занимает время, столь драгоценное для каждого участвующего, текущее безмерно медленно и скачками, вдобавок отнимаемое приёмами послов и прочей чепухой. Хотя один из послов – подлинный чародей, ты слышала, как он высказался о Плутархе? В пух и прах его разнёс. Наш царедворец…
Необоснованно, но непоколебимо уверенные, что завтра взойдёт Солнце и магнитные полюса Земли не поменяются местами, что может сказаться на атмосфере, ждут бала многие. Атмосфера, как и подобает, проявит себя во всех проявлениях, и гости заночуют в Замке, в уже готовых для них покоях. Те немногие (а может, и многие), что будут спать, не пропустят чего-то необыкновенного – замковая жизнь не коснётся их, и праздные похвалы пропустят её стержни и столпы. Что бы ни происходило под предлогом ночи – это не сделает чужой мир понятнее; интриги и заговоры, борьба и её бессмысленность, выбор между реформами и проформами, указы, эдикты, сарказмы, даже гроза – не изменят многого. Можно ли что-то изменить, нельзя ли, нужно ли – эти вопросы никогда не встанут перед ними, и, промочив утром горло, они преспокойно отправятся домой, довольные собой, а может – и упустившие что-то важное. И те, кто готовился сделать отчёт, снова впишут в него фразы и коридоры, облик Императора, вельмож, скрытые и неприкрытые пороки, устройство хитрых механизмов и длительность фейерверка – все те штампы, без которых люди не представляют себе бала. И даже выскажись Император по поводу Плутарха и Овидия – недолгое удивление потонет в формах ливрей, пурпуре и шёлке, босоножках шутов и шутовстве. Замок вечен, его охраняют не башни. Его охраняют традиции. И старые запреты, столь же естественные и бессмысленные, как и новые. И Замок помнит об этом. Подготовка к балу в самом разгаре.
Под руководством царедворцев по залам развешивают картины. Ниши заполняют старые вазы и бюсты, натирают до блеска позолоту и бронзу, расставляют почерневшее серебро. Реставраторы заполнили башни, старые витражи в лучах Солнца засияли по-новому, что уж говорить про мозаики и плафоны… Налажен и бой в часах, в полдень по залам разносятся незамысловатые мелодии, заново настроены рояли, смазаны двери и замки. Появились и хвалёные сундуки, запертые. Отпереть их не могут уже полстолетия, ключи утеряны. В них звенит посуда, может, там спрятаны и драгоценности – царедворцы улыбаются, глядя на них.
В моде женщины в горшках – щекотливость царедворцев добирается и до них. Слышны залпы смеха. Репетиторы неутомимы, кордебалет дивит разбросанным положением рук. Чудом поймана булава, летевшая в окно. Окно спасено, репетиция продлена. Всем желающим дают ложку сметаны. Из теста лепят капусту, на канат собирают паутину. Кудряшки вертятся, растут.
Рассеянность в Замке нарастает. Почта загружена обращениями, скована раскованность, подковы подросли в цене. Множатся восклицания, тет-а-тет говорят