Без права на ошибку. Денис Шабалов
направлении, необходимо то, чего у него теперь нет – здоровое и сильное тело, тело со всеми конечностями, что изначально дала человеку природа! Как сможет он двигаться вперед, если даже по своей комнате передвигается либо ползком, либо на четвереньках, либо прыжками от стены к стене?!.. Это был тупик. И все чаще и чаше он смотрел на стоящий в углу у окна винторез. Всего один патрон – и его проблемы закончатся.
Однако другая часть его натуры – из самой глубины, с таких задворок сознания, о которых он даже и не подозревал – строго-настрого запрещала ему даже и думать о самоубийстве. Взять в руки винтовку и направить ствол на себя – это слабость. Слабость – и предательство. Это предательство не только самого себя – но и всех тех, кто зависел от него, кто, возможно, ждал его помощи. А значит – он во что бы то ни стало должен был подняться на ноги. Но как? Как сможет он теперь воевать, не будучи полноценным человеком? На костыле? С палочкой? На деревянной ходуле? Как?!!
Ответа на этот вопрос у него не было.
И все же… постепенно он отходил. Оживал. Оттаивал. Три месяца тоски, три месяца бездумного существования, три месяца жизни на грани отчаяния. Однако – всему есть предел. И если натура человека не предрасположена к меланхолии, то рано или поздно мозг устает копаться и искать ответы на теряющие первичную остроту вопросы – и начинает постепенно открываться навстречу жизни.
Такой момент наступил и у Добрынина.
Ему до черта надоело валяться на матрасе. За это время он до миллиметра изучил потолок комнаты и ее стены; он привел в порядок все свое хозяйство, упорядочил быт, распаковал баулы и разложил содержимое по комнате, каждой вещи определив свое место; он до блеска вычистил оружие, отремонтировал всю снарягу, вымыл и вычистил боевой скафандр. Но нельзя же заниматься хозяйством вечно. Изголодавшийся мозг искал новых дел и впечатлений – и такими впечатлениями для него стали окна.
Год закончился. Начался новый. Данил не мог следить за течением времени по окнам, в которых лето могло смениться зимой, а зима – осенью, но у него были подаренные Фунтиковым часы, которые и стали мерилом времени тут, в затерянной меж временных потоков аномалии. За стенами детского сада теперь была ранняя весна. Он не мог видеть весну своего времени – а если даже и видел, то не мог знать этого, не мог опознать тридцать третий год по картинке за окном, – но окна часто показывали другую весну, весну до Начала и весну после. Разница была лишь в одном: наличие разрухи и люди на улицах. Природа же… природа была прежней. Светило солнце. Таял снег, обнажая разбитый асфальт, землю и обглоданные костяки – следы зимней жизнедеятельности обитателей города. Набухали на деревьях почки. С каждым днем появлялось все больше и больше птиц. И это обновление, этот очередной расцвет новой жизни за окном после стылой морозной зимы, бодрил его, задевая какие-то струнки