Всё моё (сборник). Николай Александров
есть всему разрушитель? Скептицизм и отчаяние. Они приводят к злобной тоске и мрачному зуду рефлексии. К этому же приводит и регулярный просмотр новостей. Хочешь испортить себе настроение – почитай новости. Правда именно с этого и начинается каждый день. То есть с новостей. Сознание постепенно захватывает этот однообразный и раздражающий поток. И ведь заранее знаешь, что нового ничего по большому счету нет, и все равно руки тянутся к компьютеру. Плохая привычка – похуже курения.
За всем этим призрачная надежда – вдруг мир изменился и произошло чудо. Нет, не произошло.
И какое чудо в мире? – Белочка и изумрудные орешки, тридцать три богатыря, Царевна-Лебедь. Да всё не у нас. А у нас – ткачиха, повариха и сватья баба Бабариха. И дольше века длится день и не кончается сказанье. То есть аптека, улица, фонарь, и мостовую скребут железной лопатой. Или кладут плитку и благоустраивают территорию. И вокруг пыль, известка, арки из искусственных цветов и прочее благолепие.
Боже мой – где моя юность, где моя свежесть, где ситники и калачи, буханки «Орловского» и «Столового», где булочки с маком, где?
Где остатки окончательно Советами не уничтоженной той, стародавней Москвы, где булочная с пекарней на Кировской и такая же на Покровке… Судороги воспоминаний. Ведь есть особая мучительная сладость в воспоминаниях детства. Закроешь глаза, и подступают цвета, образы, запахи, наполняет блаженное ощущение – всему еще длиться и длиться…
Вернемся к новостям, то есть пошлем их к черту.
Все, иду к себе, выхожу из большого мира и прихожу в свой, маленький и скромный.
Но даром-то новости не прошли. Я прихожу уже обремененный ответственностью. Я страдаю болями мира, я гневаюсь и переживаю, я волнуюсь, наконец. Я душой стремлюсь к дальним и обездоленным.
Любить дальнего легко, говорил один персонаж Достоевского, гораздо легче, чем ближнего. То есть ближнего как раз любить и невозможно. И это понятно. Смотришь, идет по улице прекрасный человек. Но подойдет он поближе, рядом встанет, дохнет на тебя, заговорит – и все, пропала любовь.
Отец мне рассказывал, как ехал он однажды в электричке. Напротив – две девицы сидели. Он любовался ими, пока они не заговорили. А как заговорили, так волшебство и рассеялось: «Как будто с каждым словом жаба изо рта выскакивает»…
Скажу о ней всего два слова:
Душой – свинья, собой – корова.
Это тоже отец сочинил. В школе. О своей учительнице литературы. Так, жабой навеяло.
Но дело ведь не только в дальних. Большой мир почему-то манит, притягивает к себе, вызывает желание самоутвердиться. Чтобы и ты в нем как-то отметился, какое-то место оставил за собой. Пусть даже просто табличку с именем. «Я прошу вас покорнейше, как поедете в Петербург, скажите всем там вельможам разным: сенаторам и адмиралам, что вот, ваше сиятельство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский. Так и скажите: живет Петр Иванович Бобчинский».
Кстати, Бобчинский и Добчинский – первые профессиональные журналисты. Ну, хорошо,